Не люблю опаздывать - [8]

Когда я зашёл к Владику, он сидел не у окна, а возле двери и открывал, но не окно, а банку со сгущёнкой, которую мама берегла для дачи.

— Ну что, сходится? — спросил Владик.

— Ничего не сходится, — сказал я, — хотя про сгущёнку я очень часто думаю.

— Вот видишь, Алёшка, — сказал Владик, — наверное, передаётся. Ну-ка, давай теперь я попробую. А ты смотри, как следует принимай импульсы.

Я опять пошёл в другую комнату. Опять сосредоточился и стал ждать. И опять представлял Владика, и как он передаёт свою мысль.

Прошло минут двадцать, но я никакого внутреннего голоса не услышал. Зато я услышал музыку многосерийного детектива. Я пошёл к Владику, а он сидел у телевизора всё с той же банкой сгущёнки, в которой пробил уже несколько дырок — как в душе.

— Ну ты даёшь! — сказал я Владику. — Я там принимаю, принимаю — голова заболела от приёма, — а он сгущёнку поедает.

Владик совершенно не обиделся, но сказал:

— Значит, не передаётся ничего. Потому что я тебе передавал самое простое — дважды два. И ещё подсказывал — четыре, четыре!

— Может, ты не сосредоточился и, когда передавал, думал про посторонние вещи?

— Кто? Я не сосредоточивался? — закричал Владик. — Я так сосредоточился, знаешь… — И он показал руками, как сосредоточился.

Мы попробовали по-другому. Я на кухне стал надевать рубашки разного цвета, а Владик кричал мне — какого. Я взял рубашки папы, они Владику почти незнакомы, в них папа ходит на работу. И один раз Владик угадал: жёлтая. Мы, обрадованные успехом, повторили опыт. Но хотя я надевал всё ту же жёлтую рубашку, Владик стал называть совершенно невероятные цвета. Чёрное с голубым, белое в яблоках и тому подобное.

В общем, ничего у нас не вышло.

— Обидно, — сказал Владик.

— Обидно, — согласился я. — А если бы получилось… если бы ты начал угадывать цвета или я таблицу умножения, с этими простейшими опытами мы бы объездили весь мир! А так опять никому не известные!

— Лёшка! — вдруг сказал Владик. — А может, мы всё неправильно делаем? Мы ведь неопытные, а стали на такие огромные расстояния передавать мысли. Знаешь, давай попробуем без всяких стенок. Прямой гипноз. Чтобы в глаза можно было смотреть. Через глаза легче всего мысль в организм попадает.

— Это точно. Когда на уроке подсказывают, то через глаза легче всего доходит… Давай попробуем сделать меня несгибаемым.

— Это как — смелым, что ли? — спросил Владик.

— Да нет, просто ты меня так загипнотизируешь, что меня можно между двух стульев положить, как бревно или доску, и по мне, как по мосту, можно будет ходить, и я не согнусь. Ну как будто я проглотил аршин, а это жёсткая палка.

Владику эта затея понравилась, но он предложил поставить между стульями таз с водой: чтобы я боялся упасть и так легче воздействовать. Но я был решительно против таза.

— Ладно, попробуем без таза, — сказал Владик, примерясь ко мне, — но с тазом было бы легче.

Владик поставил два стула, зачем-то попрыгал на каждом из них. И я стал укладываться.

Владик смотрел на меня каким-то пожирающим взглядом, надул зачем-то щёки и часто задышал. Я понимал, что всё это очень серьёзно, но, как ни сдерживал себя и как ни сопротивлялся, вдруг захохотал. Но Владик был совершенно серьёзным. Он наклонялся ко мне и как будто вдыхал в меня какую-то неведомую силу, которая должна была сделать моё тело прямым и жёстким.

Но как ни пыжился бедный Владик, как ни старался убедить меня в том, что я уже ничего не вешу, я упрямо и настойчиво сползал со стульев, продержавшись самое большее секунду.

Когда я плюхнулся на пол в третий раз, Владик уже вслух внушил мне:

— Пресс надо тренировать. — И добавил презрительно: — Никакого настоящего живота, сплошное пузо.

После этого он исчез и через несколько минут притащил швабру с хорошим берёзовым черенком, который делал сам мой папа, и длиннющую дюралюминиевую трубку, которая у нас на кухне была вместо карниза для штор. Занавески он успел уже снять.

Владик положил эти палки на спинки стульев и заставил меня лечь на них.

— Сейчас даже и захочешь, никуда ты не денешься. Я тебя догипнотизирую, я своего добьюсь, — сказал Владик с некоторой угрозой.

Я покорно влез на эти жёрдочки. Можно сказать, взгромоздился. Я чувствовал себя виноватым из-за своего нетренированного брюшного пресса. Лежал и помалкивал, поглядывая в потолок, точнее, на люстру, про которую мама всегда говорила восторженно: «Таких красивых сейчас не делают. Это дядя Сеня подарил».

И она начинала вспоминать, в каком году всё это было.

— Ну, всё, — сказал Владик, довольно потирая руки, как какой-то злодей, который собирается меня оперировать. — Сейчас должно получиться.

Мне вдруг показалось, что я стал легче и даже немного воспарил. Это произошло, когда Владик прикоснулся к подмышкам. Я так боюсь щекотки, что попытался взлететь. И в это время Владик решил выдернуть щётку, чтобы убедиться в силе своего гипнотического воздействия.

Но как только он это сделал, я повернулся на карнизе, как на вертеле, успел схватиться за него и вместе с ним упал, но так, что одним концом карниз прошёлся по серванту, а другим разбил плафон той самой люстры. И со всей силой своей тяжести я обрушился на самого Владика, который пытался и мыслями, и глазами, и руками, и даже коленом вернуть меня в исходное для гипнотического сеанса положение.