Не измени себе - [20]

Павел онемел от такого неожиданного оборота дела. Он знал, что тетка у него шумноватая, когда-то, не стесняясь, что находится в их доме, в гостях, отшлепала его за озорство на глазах у родителей. Но чтобы с мужем так разговаривать и родного его отца так поносить… Да кто ж тут хозяин? Попробуй мать хотя бы одно слово сказать отцу против, он в бараний рог ее скрутит. А в доме дяди гроза, выходит, не муж, а жена?

— Мой дом, между прочим, не постоялый двор…

— Дом не твой, а мой, если на то пошло. Ты забыл, каким я тебя сюда привела? А ну-ка вспомни, милок разлюбезный!..

Опять у Федора Николаевича забегали глаза. Лицо его все больше серело. Крылья носа начали раздуваться и стали какими-то свинцово-сизыми. Павел ожидал, что он ударит тетку, сшибет ее с ног — тоже ведь силы не занимать. А случилось иное. Плечи дяди обмякли, руки повисли. На него было жалко смотреть. Он отвернулся от жены.

— То-то и оно, соколик мой ясный, — она снова повернула к себе мужа и уже не выпускала из рук. — И вот что я тебе скажу… Ты найдешь того парня и приведешь его сюда.

У нас места хватит, не казенный дом, не купеческий, а рабочий. Забыл, поди, какую бумагу получил? Теперь лицо Федора Николаевича побелело. В отчаянии он только развел руками: «Где ж его теперь сыщешь?»

— Как выгнал, так и найди.

Круто развернувшись, она хотела выйти, но вдруг задержалась.

— И ты, чертов сын!.. Чует мое сердце… недалеко от сквалыги-папеньки ушел. Как яблоко от яблони… Да разве бы я подругу свою… друга единственного в таком городище-море бросила бы? Ведь у парня никовошеньки! — Анна Силантьевна в негодовании отвернулась, но тут же скорбно добавила: — Мерзавец ты, малолетка… Ты должен бы плюнуть на этот сволочной дом и уйти вместе со своим другом. Почему ты этого не сделал?

— Я… я… не знал, что можно…

— Быть честным перед земляком и товарищем?

— Но я же не думал, тетечка… — забормотал Пашка.

— Паскудник ты, дорогой племянничек.

Тетка, разгневанная, величественная и в то же время едва сдерживавшая слезы на глазах, удалилась, громыхнув за собой дверью.

Уж лучше бы палку пустила в ход, чем такие слова. У обоих было чувство — хоть сквозь землю провалиться. И что обидней всего, тетка кругом права. Подлецы, настоящие подлецы они оба с дядей. Мелькнуло в голове и другое: даже и здесь, в ситуации нежданной-негаданной, Дрозд опять одержал победу. И хотя Борис ни в чем перед ним не провинился, чувство неприязни к нему стало снова овладевать Пашкой. Ну почему, почему Дрозд всегда прав?! Это же черт знает что! Во всем. Почему же ему, Пашке, так не везет?

Пашка покосился на дядю. Федор Николаевич стоял понурившись. Чувствовалось, он бы дорого дал, чтобы позорной этой сцены не было. У Пашки шевельнулось даже чувство жалости к дяде, но, как ни странно, раскаяния Зыков-младший не чувствовал. Он-то здесь при чем, если разобраться по справедливости? Разве он хозяин тут? Это все дядюшка…

А Федор Николаевич вдруг закряхтел, но как-то нелепо и потому смешно задвигался. Наконец сердито плюнул себе под ноги и так же сердито бросил племяннику:

— Что ж ты молчал, губошлеп?! Слово за слово, глядишь, я бы и образумился… Где теперь найду гордеца твоего?

— Да как же я мог остановить вас?! Вы сами посудите. А искать теперь!.. Это ведь не шуточки! Москва — эвон какая!

— Эка, Москва! Сам ты хорош, посмотрю на тебя… У меня, можно сказать, родимое пятно прошлого, а у тебя-то оно откудова? Ты об этом подумал, или совесть с балыком осетровым проел?

Пашка вспыхнул. Откуда дядя прослышал про того проклятого осетра? Неужто мать растрезвонила? Не может того быть.

— Дак я что ж… Сам на птичьих правах…

Три дня Федор Николаевич искал Бориса: но парень как в воду канул.

Сам Пашка дружка своего не искал; он был почему-то уверен, что рано или поздно они встретятся, только ему хотелось бы, чтобы не раньше того времени, когда он, Пашка, преодолеет все трудности. И уж если быть откровенным до конца, теперь он в глубине души был рад, что стал токарем, это в какой-то степени сравняет его с Дроздом. Они будут идти почти рядом, но не вместе. А будущее покажет, кто окажется впереди.

В этой мысли он еще более утвердился, когда на глаза ему попалась статья в газете: в ней рассказывалось о работе на заводах Северо-Американских Соединенных Штатов, приводились скорости резания металла. И, как выяснилось, увеличение скорости зависело прежде всего от резцов и способов их заточки. Назывались цифры, на первый взгляд неправдоподобные, — чуть ли не в десять раз можно увеличить скорости резания…

Пашка, правда, и раньше слышал, что скорости резания у них на заводе очень малы, тормозит система трансмиссии, но этой системе осталось не так уж долго жить. Завод богатеет, и будто бы уже заказаны через наркомат заграничные станки, которые в свое время будут доверены лучшим из лучших работников завода. Правда, не очень-то скоро все это произойдет, по такая затяжка, откровенно говоря, вполне устраивала Павла Зыкова — сейчас пока еще он не стал таким мастером, чтобы мечтать о заграничном станке…

4

А Борис Дроздов уже и перестал думать о предательстве Пашки — боль его и обида ушли куда-то вглубь и на той глубине будто растворились. Даже хотелось пойти, узнать, как он живет. Но работа на заводе становилась все напряженней и интересней; трудился Борис хорошо, ему доверяли, и прошлое отодвигалось, уступая место настоящему.