Не измени себе - [22]

— А мужа вы предупредили об этом?

— А как же? — На Юзовского смотрели чистые, широко распахнутые, как небо, глаза. — Кто бы мне иначе отпустил такую колбасу?

То же самое заявил на комиссии и заведующий складом. Лишь один Прохоров с пеной у рта доказывал, что Гриневич — в преступном сговоре с завскладом, что они сводят с Вальцовым личные счеты и его, Прохорова, вина, что он не дал делу официальный ход, чего сразу же потребовал Вальцов: решил сначала своими силами провести расследование.

Гриневич с оскорбленным видом потребовал строгой партийной ответственности Прохорова за клевету. Дело кончилось тем, что «вычистили» из партии не только потрясенного предательством жены Вальцова, но и его однополчанина Степана Прохорова. Оба они, естественно, не могли занимать и прежние должности. Дела свои Вальцов временно сдал Гриневичу. В одиночестве Вальцов оказался и в своей квартире: все вещи, мебель и даже посуду Наталья за три дня успела перевезти к матери.

— Жалобу в ЦКК, а копию протеста Клименту Ворошилову мы с Иваном позавчера вместе писали, — завершил рассказ Разумнов. — Но понимаешь, Дроздов, навык в своей профессии нужен, скажем, не только музыканту, но и слесарю, токарю. Вальцов поступает к нам слесарем, надо помочь ему в первые дни, а потом руки сами по себе вспомнят старое.

— А сколько прошло времени, как слесарил?

— Еще до германской. Больше пятнадцати лет. Это не шутка, поверь. По себе чувствую.

— Наверное, так и есть… — Борис сцепил пальцы рук. — Если я, Константин Арефьич, чем-то могу помочь…

— Вот этого я и жду. Руки у тебя проворные, глаз острый. Понимаешь?

Не очень понимал Дроздов свою задачу — все-таки сам еще без году неделя на заводе, он так и сказал о том, но Разумнов сделал успокаивающий жест.

— От тебя нужна… ну, как бы лучше сказать — душевность, даже деликатность. Золотой мужик, сам увидишь.

Дроздова удивила просьба кадровика. Всего-то полгода на «Красном маяке» — и вдруг такое поручение. Вальцов не заставил себя долго ждать. И познакомились они как-то не совсем обычно. Кто-то сзади мягко коснулся плеча Бориса. Он обернулся.

— Борис Дроздов?

— Он самый.

— А я Вальцов. Пентюх Федосеич, если Ивана так переименовать.

Борис не удержался от улыбки.

— Чего это вы себя так?

— Мне Арефьич сказал, что вся моя история для тебя не секрет. Теперь вот руки бы мои пристроить, коль голова подвела.

Горькая ирония в тоне, однако, не вызывала жалости. Но сочувствие появилось, пожалуй, почти сразу же.

Да и внешне Вальцов как-то быстро привлекал к себе. Его густая шевелюра, видно, не поддавалась никакому гребню, характерным движением он запускал в нее пальцы, и тогда волосы становились дыбом, словно от испуга. Невысок был человек ростом, но в плечах широк, И сила чувствовалась недюжинная. Глаза зеленые с рыжими крапинками — и в них словно застыли смешинки, не злые, а, пожалуй, чуть лукавые. Сильные люди, как чаще всего бывает, полны добродушия и в делах своих, и в мыслях.

— Так что, дорогой товарищ, поднатаскать меня надо.

Хотя и подготовлен был Борис, а все-таки смешался. Даже представить себе не мог, с чего ему начать.

— Ты, паря, чего заалел маковым цветом? — с тревогой уставился на Бориса Вальцов. — У меня язык — что помело. Ты уж того… не обессудь…

Не слова, а глаза Ивана Федосеевича заставили Бориса взять себя в руки, он понял, что сделает все возможное и невозможное, чтобы помочь этому человеку.

— Слушай, Дроздов… Что бы ты делал, не свались я на твою голову?

— Начал бы с чтения чертежей, — обрадовался Борис. — Чертежи на столе. Читать их наверняка не разучились?

— Пожалуй. А ну-ка за дело!

Минут через двадцать у Бориса появилось ощущение, что они с Вальцовым давным-давно знакомы. В чертежах Вальцов разобрался довольно быстро. А вот руки действительно утратили навык: делал он все как-то рывками, будто у него терпения не хватало. Нервничал, срывался, с досадой бросал инструменты.

На третий день Вальцов явился в цех задолго до гудка, успел кое-что сделать, а через час сказал Борису:

— Меня тут… приглашают для выяснений. Комиссию организовали. Надо, браток, кое-кому сдачи дать. Должен уйти.

Явился он в тот день лишь под конец смены. Какой-то серый, с плотно сжатыми губами. Работать начал с ожесточением, движения были точными, четкими, а взгляд отсутствующим. Казалось, он почти не думал над тем, что делали руки, сильные, крупные, заросшие рыжеватыми волосами. Не отрывался до тех пор, пока не закончил. Показал Борису.

— Как?

Будто кошку по загривку, Вальцов погладил выточенную линейку ладонью и произнес загадочные слова:

— Голыми руками не берись.

Работу и в самом деле выполнил неплохо.

Мылись они вместе. Вместе вышли на улицу.

— Пивка бы сейчас, браток. Пару-тройку кружечек да с воблочкой, а? Как, Борис Андреич?

— Да я… как-то не очень по этой части, — застеснялся Дроздов. К пиву он был и в самом деле равнодушен, как и ко всему спиртному, а вот побыть с Вальцовым ему хотелось.

Полуобняв Бориса, Вальцов встряхнул его, хохотнул дурашливо и широко зашагал, не отпуская от себя. Борис едва поспевал за бывшим моряком. Наконец выровнял свой шаг. Шли молча, думая каждый о своем.