Не хочу обманывать - [9]

Но на этот раз лицо благочинного было как будто посветлевшим, смягчившимся, словно он и в самом деле собрался благо чинить. У меня даже мелькнула мысль, не ошибался

ли я, когда приписывал ему жестокосердие, лицемерие и коварство. Столько благородства было в его сединах, что на миг я усомнился: не святой ли образ явился предо мной?

— Отец Ростислав, вы можете пока выйти, прогуляться, — благосклонно заметил Лютый.

Этого раньше никогда не случалось. Робкая надежда закралась в мою душу. Разве не бывает, что под личиной суровости и неприступности скрывается доброе отзывчивое сердце? Еще немного, и я, кажется, бросился бы к благочинному: «Святой отец! Благодетель, прости меня, грешного, и благослови!»

Я вышел в сад. На развесистых яблонях и грушах янтарным цветом отливали плоды, поддернутые белесым туманцем, зрели сливы, тяжелыми гроздями свисал с кустов виноград.

— Как поживаете, отец Ростислав?

Передо мной стояла сутуловатая пожилая

женщина — жена Лютого. Как ни хотелось мне побыть наедине, но нельзя было оскорбить матушку непочтительностью.

— Какой у вас чудесный сад, — сказал я.

— Да, да, — с готовностью подхватила матушка. И тут же жалостливо добавила: — Бее нам завидуют. Думают, что отец Трофим один этим пользуется. Ах, если бы вы только знали, отец Ростислав, как тяжело нам приходится. Ведь что ни день — машина от архиерея. И надо ее наполнить. Ах, отец Ростислав, вы еще молоды, из светской семьи. Ничего вы не знаете. Вы думаете, если отец Трофим с вас требует, так это ему одному?

Опять эти противные разговоры о деньгах.

Хоть один день не слышать этого.

— Простите, матушка, отец благочинный наверное уже ждет меня.

Я торопливо откланялся и поспешил в кабинет Лютого. На лице благочинного все еще царили святость и смирение.

— Документы в порядке, отец Ростислав. Уже поздно, но ничего, переночуете у нас. А завтра утром с богом и отправитесь.

Он остановился и вдруг, как будто вспомнив что-то, скороговоркой добавил:

— Да, не найдется ли у вас 500 рублей? На нужды церкви, разумеется.

Я был ошарашен. Чтобы так открыто, по-деловому требовали взятку — это не укладывалось в моей голове.

— Помилуйте, отец благочинный... Как можно! — в растерянности пробормотал я.

Лютый круто сдвинул брови.

— Значит, нет у вас? Что ж, бог с вами, — мрачно сказал он.

Я понял, что с этого момента в лице Лютого приобрел врага, который будет ждать удобного повода, чтобы окончательно расправиться со мной. Повод такой вскоре представился.

Как-то после службы ко мне подошли две женщины. У одной из них недавно умер муж. Другая, старушка в выцветшем платье держалась чуть поодаль.

— Ну что, Авдотья, все горюешь? — спросил я.

Я помнил, как она со слезами на глазах прибежала ко мне, умоляя отслужить погребение «всего за 50 рублей».

— Больше нет, батюшка, — клялась она. — Покарай меня бог, если лгу.

Она очень удивилась, когда я сказал, что буду служить бесплатно.

— А разве можно? — растерянно проговорила она. — Нет, батюшка, ты уж возьми 50 рублей, не побрезгуй. От бога больше, от нас меньше.

Я даже рассердился тогда на нее.

— Экая ты, право. Сказал же, что не надо денег.

— А как же? — все еще не понимала она. — Отец Евдоким говорил, что грех это...

За несколько месяцев, которые я провел в Вилково, я достаточно узнал о характере и привычках моего предшественника на приходе. Это был распространенный тип священника, единственным стремлением которого было набить себе мошну. Рассказывали, что однажды пришла к Евдокиму Трищенко бедная женщина.

— Батюшка, мать померла. Хоронить нужно, а денег-то нет. Хату только-только поставили. Сделай милость, благодетель, не откажи.

— Так говоришь, дом закончили? Вот его и продай. Деньги будут.

— Да что ты, батюшка. Покойник-то ведь не ждет. Да и хату как продать? Жить где будем?

— А мне какое дело? Нет денег, так и говорить не о чем. Да ты подумай хорошенько. Может, корова есть или вещички от покойника остались. Деньги всегда найти можно.

Даже во время богослужений, поговаривали, наставлял святой пастырь прихожан, как нужно заботиться о нуждах его кармана:

— Милые мои братья и сестры, в храм святой вы ходите с молитвой, надеясь снискать благодать божью. А благодарственной, угодной богу жертвы не приносите. Господу нашему приятно всякое воздаяние. И просфироч-кой маленькой, которая молитвами моими преобразится в тело господне, и копейкой не гнушайтеся. А то вот приходите сюда в храм, а толк-то какой? Только грязь наносите в святое место сие.

Как трудно было мне бороться с этой укоренившейся дикой привычкой смотреть на службу божью как на некое ремесло, требующее вознаграждения, а на священника, как на помещика, которому надо регулярно платить оброк, улещивать и ублажать подачками.

И вот стоят передо мной две женщины.

— Прости нас, батюшка. Опять провинились перед тобой. И рады бы для нашего храма святого, да мы уж старосте говорили — нет сейчас ничего. А он говорит, прогневите батюшку. Уйдет от вас, как отец Евдоким. Но ты уж нас, батюшка, не покидай. Полюбили мы тебя.

Я стою, изумленно пожимаю плечами. Не понимаю, о чем это она. Старушка в это время вступает в разговор: «А на храм мы обязательно найдем. Ты уж будь уверен. Себе чего не купим, а на церковь соберем».