Не хочу обманывать - [7]

— Какая непростительная глупость с вашей стороны, отец Ростислав. Вам не рукополагаться в сан, а учиться надо. Ну, какой из вас пастырь? Что доброе вы можете дать пастве и приходу? Неуч, да и только. Не знаю, уживемся ли мы с вами, многоуважаемый отец Ростислав. Не представляю себе, чтобы мы нашли общий язык, — добавил он.

— Почему вы так думаете? — несмело спросил я.

— Да вы же неопытный. К тому же не из духовной семьи. Вы совершенно незнакомы со сложной внутренней жизнью духовенства.

Эти слова, сказанные всердцах, открыли мне глаза на многое. Я, может быть, впервые по-настоящему понял, что духовное происхождение, которое так высоко ценилось в семинарии, нужно не само по себе: оно помогало церковникам лепить тот тип моральных уродов, которые необходимы для существования святой церкви.

Я понял это, и обида шевельнулась во мне. Но я сдержался.

— Я надеюсь на ваше доброе ко мне расположение и ваши мудрые советы, отец Трофим, — кротко заметил я.

— О, нет, милый отец Ростислав. — Лютый криво усмехнулся. — На меня не надейтесь. Эти качества следовало пробрести ранее, до встречи со мной. А теперь что ж... Будете руководствоваться моими непосредственными указаниями: алтарь, служба, выходная дверь. Все остальное вас не касается. Это будет совершаться без вашего ведома. Кроме того, следует считаться с мнением старосты. Завтра утром Михаил Григорьевич будет здесь — я ему дам соответствующие инструкции. В сопровождении его и направитесь на приход.

Отец Лютый сделал минутную паузу и уже суровым властным голосом приказал:

— Все, что я сказал, запомните и выполняйте.

На утро я был представлен старосте Вил-ковской церкви, поспешившему прибыть по вызову благочинного. Но этот маленький, юркий, с плутовскими глазками кривоногий старикашка, прежде чем познакомиться со мной, уже успел побывать в кабинете Лютого. Свое отношение ко мне после этой беседы он выказал сразу. У христиан существует древний обычай, который возведен религией в закон: при встрече с церковнослужителем испрашивать у него благословения. Но староста пренебрег этим святым долгом. Он бесцеремонно приблизился ко мне и без особого почтения сунул свою руку. Лютый, конечно, заметил его недвусмысленное поведение. Но лишь иронически улыбнулся, процедив сквозь зубы:

— Вот и все... Познакомились.

И неожиданно возвысив голос, обратился к старосте:

— Итак, инструкции получили, Михаил Григорьевич? Все понятно?

И, бросив на меня острый пронизывающий взгляд, добавил:

— Батюшка, с богом святым, езжайте.

За всю дорогу мы не обменялись со старостой ни единым словом. Я, измученный духотой, снедаемый тяжелыми предчувствиями, ходил по палубе, садился, снова вставал — не находил себе места. Как я мечтал вырваться из мрачных стен семинарии на свободу, туда, где живет нетронутая в своей чистоте и глубине вера. А мне, жаждущему духовного подвижничества, предлагают стать одним из тех презренных святош, которые давно уже погрязли в стяжательстве. Но, может быть, я непростительно заблуждаюсь, может быть, Лютый не это имел в виду, заявляя, что мы не сработаемся, сурово предупреждая: «Все остальное вас не касается».

Неожиданный вой сирены оторвал меня от раздумий. Слева вырисовывался плавучий причал Вилковского порта. Пароходик, нервно вздрагивая, покачиваемый быстрым течением, упрямо подбирался к причалу.

На берегу уже столпились встречающие, в большинстве старики и старушки. Одни просят пастырского благословения, другие почтительно целуют руку. От их лиц, голосов, улыбок рябит в глазах. Я все делаю машинально, не успевая сообразить, что и к чему. Это, видимо, кое-кто замечает. Участливый, но почему-то неприятный, надтреснутый голос шепчет мне на ухо:

— Ничего, батюшка, не смущайтесь, освоитесь, обвыкнете.

Наконец, староста перепоручает меня какой-то женщине и удаляется. Окруженный группкой верующих, я шагаю к выходу в город.

Тот, кто хоть раз побывал в Вилково, навсегда сохранит в памяти своеобразную красоту этой «украинской Венеции». Узкие, все в зелени улочки, невысокие домики, и над всем этим — неповторимый запах реки, речной прохлады, ила, только что вытянутой из воды рыбы. Вода здесь всюду: улицу пересекают бесчисленные каналы с перекинутыми легкими мостиками, а свернешь в сторону, и вдруг перед тобой открывается широкий плес с лодками на берегу. Перед одной из таких «улиц» я в недоумении остановился. Мои спутницы поспешили успокоить:

— Не смущайтесь, батюшка, вот сюда, пожалуйста.

Они указали на узкий, в одну доску настил, укрепленный на коротких деревянных столбиках.

— И вы всегда по этому мостику ходите? А как же, если старый человек или, простите, выпивший? Недалеко и до греха. Умрет, не покаявшись.

— А что, батюшка, истинная правда, — отозвалась одна из верующих, остроносая женщина в белом платке. — Бывает, зазевается иная мать. Глядь, а ребенка уже не видать. Потонул, бедненький, в ерике. Ничего, батюшка, поживете, привыкнете, всего насмотритесь. Чего-чего, а треб хватает, погребений много. Приход у нас богатый, да и люди неплохие.

— Места у нас привольные. Живем не обижаемся, — поддержала ее соседка. И рыбки у нас покушаете, — селедочки-дунаечки, и икорки черной. Да фруктов, да винца, да виноградику. У нас отец Илларион, как пришел сюда из семинарии, так и умер на этом приходе. А прожил с лишком девяносто лет. А матушка до чего милая женщина была. Бывало, стоит на крыльце. Проходишь мимо: «Здравствуйте, матушка», «Здравствуйте, голубушки милые. Как живется, спрашиваете? Плохо, кормилицы, жить-то не на что. Товар в землю не идет». Это значит, что мало людей умирает.