Не хочу обманывать - [8]

Меня передернуло от этих слов не в меру болтливой женщины. Но остановить ее, видимо, ничто не могло. И она с явным удовольствием продолжала: — Вот и вы, батюшка, приехали прямо из семинарии да и живите у нас до самой смерти, а мы уж вас не обидим. Только и вы нас понимайте да уважайте. А то вот отец Евдоким оставил нас, перешел в Килию. А теперь жалеет.

Я поселился в доме старосты. Отвели мне отдельную опрятную комнатку. Чуть свет, я лежу еще в постели, а в квартире старосты уже посетители.

— Вставайте, батюшка, к вам пришли. Входите в курс своих обязанностей, — поучает староста.

Одеваюсь наскоро, выхожу к прихожанам. Передо мной несколько старушек.

— Батюшка, ангел наш, отец святой. Вот тебе картошечка, рыбка, гутулька. Кушай да поправляйся нам на радость. Вот тебе пятьсот рублей на рясу, сто рублей матушке на косыночку. Чем нуждаешься, батюшка, поможем. Все сделаем.

Я стою, как вкопанный. Не знаю, что сказать, как вести себя. Готов провалиться сквозь землю. За что меня одаривают? Что я сделал для этих людей, почему они должны кормить и одевать меня, да еще целовать руку, как помещику?

Еще в семинарии я почему-то считал, что священник имеет твердый, установленный заработок. И только тут, из уст старосты я впервые услышал, что мое существование зависит от пожертвований и приношений.

Как это было унизительно и обидно! Словно я нищий или взяточник. Не так я представлял себе жизнь пастыря, беззаветно отданную служению Христу, бесконечно далекую от низменных денежных интересов, делячества и корысти. Я хотел было сказать людям, что их подарки оскорбляют мое достоинство и унижают их самих. Но староста сердито дернул меня за рукав.

— Скажите же, батюшка, что-нибудь. Не обижайте своих прихожан молчанием. Они ведь к вам от чистого сердца, от христианской души.

Старушки, видя мое смущение, поспешили удалиться.

— Простите, батюшка, за нашу малость. Не обижайтесь. Чем богаты, тем и рады.

Вот как истолковали мое недоумение. Как приучены эти, должно быть, добрые, чистосердечные люди.

Как только мы остались одни, староста дал волю своему негодованию:

— Что это творится на свете: в семинарию принимают людей простого сословия, которые не знают ни жизни, ни обычаев духовенства. Вам, сироте нищему, господь бог протянул руку помощи, вывел в люди, а вы в благодарность попираете божье благословение, отвергаете насущный кусок хлеба. Забудьте свое прошлое, свою жизнь с копеечным заработком. Знайте, что вы для них человек особенный, святой. На вас почиет благодать божья. У нас в Вилково старообрядческие священники живут богато, но мы хотим, чтобы православный священник жил еще лучше. Делайте, что я говорю, и все будет хорошо. Не будете меня слушать — доложу отцу благочинному.

Как мне хотелось осадить этого маленького, невзрачного старикашку. Да, я думал покинуть навсегда продажный мир высшего духовенства и отныне начать праведную жизнь скромного сельского пастыря. Но, оказывается, за свою честность надо бороться. Иначе трясина засосет тебя, иначе такие, как Лютый, как этот жалкий его прислужник Личар-до затянут в свои сети, запятнают и твои руки грязными махинациями.

Что ж, мы еще поборемся. Я заявил старосте, что прошу его немедленно перевести меня на квартиру, предназначенную для священника. Но Личардо был стреляным воробьем и его трудно было застать врасплох.

— Не раньше, чем через две недели, — решительно сказал он.

Я понял, чью волю он выполняет: Лютый продолжал держать меня в своих цепких лапах. Мрачные предзнаменования окрашивали мое вступление на путь пастырской деятельности. Но очень не хотелось отчаиваться.

Проповеди мои нравились прихожанам. Я же, подбодренный их похвалами, всецело отдавался проповеднической деятельности и, правду сказать, служил старательно, стараясь утвердить свою паству в истиной вере. Ежечасно твердил я себе: «Буду пастырем добрым, священником честным и искренним. В святом алтаре и храме буду держать себя, как того требует святость места. Буду, по возможности, проявлять попечение о вверенном мне клире, заботиться о вдовах и сиротах».

Я сознательно уклонялся от всех иных обязанностей священника, связанных с попечением о материальном благосостоянии прихода, сбором пожертвований, продажей свечей и прочее, предоставив старосте полную свободу действий. Я, не глядя, подписывал рапортички, которые мне подсовывал староста, а тот, обнаглев окончательно, после каждой службы, заворачивал часть пожертвований в наволочку и отдавал жене. Позже он проставлял сумму, которую я должен был принимать на веру. Как у него блестели глазки, с какой лихорадочной ловкостью работали руки, когда он складывал звонкую монету. Пусть его, пусть набивает мошну, жадный корыстолюбец. Мне не нужно богатства, ибо сказал Давид: «Слава и богатство мира сего подобны цветам и траве, которые быстро увядают». Но пиявкам, присосавшимся к церкви, был как бельмо в глазу слишком щепетильный служитель. Какой от него прок. Мало того, что сам не возьмет, но и другим не даст.

Каждый месяц я приезжал с отчетом к благочинному. Лютый обычно принимал меня в своем роскошном кабинете. Он торжественно восседал в кресле, тяжело навалившись животом на край письменного стола, и сосредоточенно просматривал документы, то и дело по-стариковски покряхтывая. Это было одно из самых мучительных испытаний: сидеть с ним с глазу на глаз и чувствовать на себе колючий взгляд, когда Лютый внезапно поднимал голову.