Не хлебом единым - [32]

— Вот в этом то все и дело, Серафимушка... — с грустью сказала Анна Петровна.

Закрывая уже дверь, Анна Петровна еще раз попросила:

— Серафимушка, ты уж не сердись и не забывай нас старых, и в молитвах вспоминай, а как помрем, так уж поминай всенепременно.

— Ну, матушка, засобиралась, погодь еще, — донеслись откуда-то снизу слова Серафимы, — приду на днях...

На кухне, опершись на стол и глядя на выцветшую фотографию церквушки на стене, Анна Петровна, неведомо к кому обращаясь, тихо сказала:

— А Степан-то мой обернулся таки лицом, бросил пить, образумился. Вот так-то, Серафима! А посади я его?..

После вечерних молитв Анна Петровна присела рядом с сестрицей и  тихохонько взяла ее за ручку. Так и сидела молча, рассматривая маленькое, худое, и такое безконечно родное лицо Антонинушки. И вправду, белая она совсем, а кожа прозрачная, как пергамент, думала Анна Петровна и легонько гладила маленькую невесомую сестрицыну ручку. Голубка моя! Столько же лет жили мы словно чужие, виделись раз в год по завету? И как это такое было возможно? Анна Петровна вспоминала их прежние редкие встречи, по большей части у батюшки Валентина в Порхове, к которому ездили, как к главному духовному наставнику один-два раза в год на исповедь и для духовного совета. Священников много, а настоящих духовных руководителей раз-два и обчелся — так им батюшка говорил. Сам-то он настоящий, мало его еще знают люди, но как раскусят, ох, побегут к нему.  Жаль, что ноги не хотят ходить, сокрушалась Анна Петровна, только к нему бы дорогу и знала. Хотя он и ближе теперь, чем раньше, но и до погоста Камно, где нынче служит, верст семь от их дома, причем около версты пешком. Нет, не по силам ей, а жаль! Правда иногда случалось чудо и кто-нибудь брал ее с собой на автомобиле. Это было настоящим праздником...

Через святые врата кладбищенской ограды идет она по аллейке, опираясь на обычный свой костылик-коляску, к распахнутым храмовым двустворчатым дверям и будто бы видит уже батюшку... или нет — это он ее будто бы уже видит, насквозь видит, каждый тайный ее грешок, который быть может по забывчивости завалился-затерялся в поленнице ее восьмидесяти пяти годков, как взятый взаем гривенник, который непременно надо отдать, иначе, придет время, взыщут вдвое. Батюшка такой: вдруг скажет невзначай что-то, вроде бы и не к тебе относящееся, но вскоре понимаешь, что к тебе это, что твой это грех, твой это порок и потом со слезами на исповеди отдаешь его батюшке, и он принимает, не вспоминая уже, что сам давеча подсказал, сам навел на мысль; он накладывает старенькую свою епитрахиль и разрешает от грехов, как от бремени неудобоносимого. И как же легко после этого!.. Вот она входит в храм, крестится и кланяется и видит батюшку со спины, тот читает молитвы к исповеди: высокий, выше всех предстоящих ему сейчас людей на голову, в желтой потертой ризе и темной скуфейке. Здравствуй, батюшка, шепчет она про себя, а тот вдруг оборачивается и быстрый, но внимательный, его взгляд скользит по прихожанам, на мгновение задерживается на ней и двигается уже дальше, но она чувствует: заметил! Потом подходит ее черед подойти к аналою. А слезы ужу наворачиваются на глаза  и рвутся наружу всхлипы. Но батюшка протягивает навстречу руку, глаза его улыбаются и лучатся теплом. И уже легче на сердце. “Здравствуй, наша дорогая”, — говорит он. И совсем уже легко и радостно, а слезы все равно набегают и текут двумя ручейками по щекам, по подбородку... “Никакое доброе дело не обходится без препятствий и скорбей... Три главные добродетели: бояться Бога, молиться Богу и делать добро ближнему... Пост приводит к вратам рая, а милостыня отверзает их... Берегитесь худого совета...” — это батюшкины слова, простые, как легкий майский ветерок, как дождик, как лучик солнца, но сколько в них благодатной спасительной силы! Сколько мудрости... “Это сливочки, — объясняет батюшка, — это самое важное, самое главное, это опыт сотен и сотен старцев и подвижников Церкви Православной, предельно сконцентрированный в коротких мыслях-поучениях”. Действительно, что может быть проще, понятней и полезней (если исполняешь, конечно): “ Как можно чаще прибегайте к таинству Покаяния... Чтение Св. Писания предохраняет от грехов... Предваряйте всякого своим приветствием и поклоном... Отгоняйте худые мысли чтением священных книг... Переносите с благодарением всякие скорби и искушения...”.

Вдруг тихий голос Антонинушки проник за завесу воспоминаний и Анна Петровна вернулась в комнату, ощутив сухую прохладную руку сестрицы в своей ладони...

— Аннушка, ты помолись за Серафиму, — попросила Антонинушка, — пропадет она, погибнет. Акафист почитай Казанской иконе и канон Иоанну Предтечи... Держит ее мир и за собой тянет в самую геенну.

— Что правда, то правда, — кивнула Анна Петровна, — многих церковниц наших мир одолел. Безхребетные мы, Антонинушка, чуть что — молитва ли ослабнет, или грехи не исповеданные придавят — и ломаемся мы, теряем все свое христианство. Остаются одни слова, а дел-то уж и нет, веры нет. Так ведь, Антонинушка?

Но сестрица молилась и молчала, а Анна Петровна предложила: