Не говори маме - [48]
«Яндекс.Карты» сохранили мой запрос: на светофоре я меняю пеший маршрут на автомобильный, пятнадцать минут пути, ладони скользят по рулю, и я держу его крепче.
— У вас правда семеро детей в семье?
— Да, — отзывается он. — Родная сестра учится в Москве на дизайнера. Пятый курс. Я второй по старшинству. Остальные мелкие.
— Родные?
— Нет, приемные. Но мы дружим.
По указанию навигатора я сворачиваю на улицу 40 лет Победы, и спина покрывается мурашками: дорожные конусы. Обе полосы перекрыты. Два мужика в спецовках вяло курят на обочине. Заметив меня, они вскакивают и машут руками, но поздно: мне некуда деться. Один из конусов попадает под колесо и издает такой звук, будто я раздавила жирного клопа. Остальные разлетаются в стороны, как кегли. Мужики жмутся к забору, я успеваю разглядеть их обалдевшие лица, и снова — трубы, трубы, трубы, ангары, шиномонтажи.
Нужно дышать. Забыла.
— Они от тебя не отстанут, — слабо говорит Савва. Я выключаю магнитолу, чтобы хоть что-то расслышать. — Иди в полицию.
— Мне нельзя в полицию.
И хотя он ни о чем больше не спрашивает, я чувствую, что должна объяснить. Совсем чуть-чуть оправдаться за то, что даже не пытаюсь оказывать сопротивление.
— У меня есть подкаст. Послушай его, пожалуйста. Он называется «Не говори маме».
— Окс. Если кто-то спросит тебя, что случилось, отвечай: ничего не видела, нашла его так.
Больше трепаться некогда: я торможу перед шлагбаумом, ору в окошко будки КПП про раненого в салоне, хирургия — шестой корпус, шлагбаум поднимается, мы плутаем объездами, я оставляю тебя в незапертой машине и бегу в приемный покой. Кричу, что ты умираешь, нужны носилки, трясу их всех до тех пор, пока они не начинают слышать меня — ты умираешь, нужны носилки к машине, наконец санитарка в белом халате охает: «Младший Терпигорев, что ли? Наш Барабашка!» — и зашевелились, забегали, впрочем, возможно, время растянулось только для меня и все произошло быстрее. Когда тебя увозят, ты поднимаешь руку, и я тоже машу тебе в ответ. Остаюсь в холле ждать новостей, но их все нет, вокруг много стариков с осунувшимися лицами, и женщин, которые сидят, не сняв уличной одежды, и пакетов с передачками, и запаха фенола.
Мимо меня, цокая каблуками, пробегает девчонка с медовыми волосами, заплетенными в косу. Возвращается: «Ты его привезла? Никуда не уходи», — и я не ухожу. Думаю почему-то о сестре-дизайнере из Москвы — как она могла так быстро сюда добраться? Но потом мы выходим во двор, и она повторяет: «Это ты привезла моего сына? Что с ним случилось?» Как и просил Савва, говорю, что не знаю. Не верит, прикуривает вторую сигарету от догоревшей. Да, мы должны были встретиться, я просто села в машину, а он уже истекал кровью. И тогда я привезла его в больницу.
Джону это просто так с рук не сойдет. Я скажу не те слова, какими легко разбрасывается Илья. А очень весомые слова. Такие, что его уничтожат. Сровняют с землей. Слова на это способны. Я знаю.
— Нечего тут сидеть.
Я открываю глаза и вижу перед собой белую полу халата и толстые ноги, обутые в тапки, с вытертым линолеумом под ними.
— Домой ступай. Все хорошо с ним будет.
Рядом еще одни. В черных колготках и рыжих ботильонах.
— Машину-то вернешь?
Я запускаю руку в карман куртки — там действительно лежат ключи от пикапа. Пальцы липкие. Я не глядя отдаю ключи и пересчитываю квадраты рисунка на полу от того места, где стоят эти две пары разных ног, до гардероба — получается ровно шесть.
— Второй корпус. Где он?..
Вере я пишу эсэмэску о том, что жду ее на улице. На разговор сил уже не хватает. Она спускается: в спортивном костюме с накинутой поверх курткой и с сальными волосами, собранными в хвост, — такая же обезличенная, как и те двое из холла шестого корпуса. Тихо здоровается. Глядит мне под ноги. Я тоже опускаю голову — бахилы не сняла — и лезу во внутренний карман за конвертом. Протягиваю его Вере и только тогда замечаю на пальцах кровь. Но Веру это не смущает. Едва ли она видит сейчас что-то, кроме моих бахил — и то замечает их лишь потому, что они ярко-синего цвета. Взяв конверт, она прижимает его к груди, и этот простой жест, в котором она вряд ли отдает себе отчет, наполняет меня тем же теплом, какое было во мне вчера, когда мы пили шампанское, собирали оставшиеся вещи и раз за разом повторяли дурацкую шутку про аптеку.
— Получилось собрать не так много.
— Это много, — шепчет она, не имея представления о сумме в конверте.
— Как Яночка?
Вера поднимает на меня взгляд — когда мы виделись в последний раз и я покупала ей хачапури, ее глаза были карими. Сейчас у них нет цвета.
— Нам только чудо поможет. Только чудо.
Руки у нее сухие и холодные. С такими, как Вера, чудес не случается. Вот разве что…
***
— Ой. А Ильи нету.
— А я и не к нему, — говорю я и подмигиваю окукленному в комбинезон человеку Мите. Вместо ответа он пускает слюну. — Я к вам. — И ставлю на тумбочку яркую коробку с сортировщиком. Такой кубик с дырками, в которые нужно вставлять фигурки разных форм. Надеюсь, мой племяш разберется с ним самостоятельно. От Стефы помощи явно не дождешься.
