Не говори маме - [36]

Теперь совсем хорошо.

Возня с компакт-дисками меня успокаивает. Я беру каждую коробочку в руки, открываю ее, проверяю, на месте ли диск (иногда это оказывается не так) и откладываю в сторону те, которые хотела бы послушать. Прямо сейчас компанию мне составляет медитативная ранняя Линда, а я в полный рост вытягиваюсь на диване, чувствуя, как хрустит позвоночник. Рассматриваю гирлянды — белые, с домишками, звездами и тюлевыми розочками. Осталось только покрасить стены в черный и написать цитаты из Бродского, которые были в моей комнате — я не придумала ничего нового, восхищенный взгляд, которым наградила меня Стася, не заслужен. Напоследок я накрываю кресло, диван, шкаф и низенькую тумбочку — всю мебель, что здесь есть, — купленной в «Хозтоварах» прозрачной пленкой.

Мы с Джоном условились так: я буду писать ему в «телеграме», что закончила, а он — приходить и запирать дверь. Он живет где-то неподалеку. Ключ всего один, сделать дубликат мне не позволили. Поэтому я шлю ему стикер «Бросай все», выключаю свет и выхожу на улицу. Для автобуса слишком поздно. Долго иду пешком, унося в наушниках «Обе две»[17], потому что мне необходимо заземлиться — погрузиться во что-то знакомое, а дома я засыпаю быстрее, чем успеваю положить голову на подушку, — проверяю только статистику подкаста. У первого выпуска почти тысяча прослушиваний.

***

Следующим вечером приходит Вика. Они со Стасей будто сговорились навещать меня по очереди, хотя в колледже по-прежнему не общаются и сидят за разными партами, даже в курилку ходят поодиночке. Вся эта история напоминает мне тот единственный раз, когда я в четырнадцать лет загремела в детскую городскую больницу, в офтальмологическое отделение, на целых две недели. Операцию мне не назначили, каждое утро я вставала в шесть и тащилась на закапывание и электрофорез. Уже тогда у меня был Март — втайне от моих родителей он приезжал ко мне с фруктами и конфетами. Время от времени в нашу палату привозили кого-то после общего наркоза, и остальные наперебой задавали ему вопросы, чтобы поржать над неадекватными ответами, и смачивали прооперированному губы, потому что пить было запрещено, — только сейчас я понимаю, что это были ребята без семьи: работники детских домов их не навещали. Я старалась держаться ото всех подальше, в пять утра на ощупь заплетала косу и в шелковой пижаме шла на процедуры, но за завтраком на меня обязательно пристально смотрел кто-то из мальчишеской палаты, и я мгновенно вставала и уходила к себе, чтобы почитать, а потом ко мне присылали «гонца» с просьбой о встрече. Я так и не закончила лечение, потому что свалилась с температурой и насморком, и меня тут же выписали домой — я просто не могла больше выносить этого попеременного внимания и необходимости прятаться от ухажеров за фикусом.

Вика и Стася тоже приходят в гараж по очереди, а неловкость за них чувствую я. Но сегодня я подготовилась: у меня есть два валика и достаточно краски, чтобы работать вдвоем.

— Ух! — восклицает Вика.

— Ничего себе! — говорит она же.

— Неплохо, да?

Бумбокс по прежнему бормочет голосом Кинчева. Такими темпами к концу недели мы ничего не успеем.

— А почему черный?

— Как тот мужик, что постоянно за мной ходит. Не знаю только, это один или разные, — пытаюсь пошутить я, но в ее взгляде плещется пустота. — Я решила пойти от обратного. Раз нельзя увеличить эту коробку, сделаю ее как можно меньше. Пускай здесь будет тесно, кого я обманываю, но уютно, как… В хоббичьей норе. Ты же читала Толкина? Ладно, хотя бы смотрела? Помнишь, где жил Фродо? В норе. С круглой дверью. Под землей. Нет? Ну ладно.

Водоэмульсионная краска почти не пахнет и ведет себя прилично: хорошо ложится и не течет. Я чувствую себя офигенным профессионалом. Из-под моих рук выходит черный матовый космос. Пустота, которую нужно наполнить светом и смыслом.

— Как в гробу, — комментирует Вика. — Давай отдохнем, а?

Она открывает тумбочку, в которую я не догадалась заглянуть, извлекает оттуда ополовиненную бутылку портвейна «777» и смотрит на меня вопросительно.

— Ты пей, а я не буду.

Мои таблетки не совместимы с алкоголем. Я жду, когда же она спросит про Илью, но Вика помалкивает. Пока я катаю валик по ее половине стены, потому что сейчас та напоминает ткань в мелкий рубчик, Вика несколько раз прикладывается к бутылке. Это выглядит так, словно она готовится к разговору и пьет для смелости.

— Майя, можно тебя на минутку?

— Конечно! — отзываюсь я со стремянки.

— Блин, а ты можешь сесть? — говорит она с напряжением, которое предвещает пьяную откровенность. Не люблю такие разговоры. Если невозможно сказать, сделать или написать что-то на трезвую голову, скорее всего, это вообще не то, что нужно говорить, делать или писать.

Пока я спускаюсь, в открытую дверь гаража врывается девчонка с пакетами в руках. При виде моего космоса она несколько опешивает.

— Ого. Здесь все такое будет?

— Да! — заявляю я радостно. — Нравится?

— Ага, симпатичненько. Наконец-то ты сняла щит, ах-ха-ха. Он был ужасен. Держи, тут от меня и ребят из группы.

Я принимаю из ее рук пакеты и невероятно радуюсь их тяжести. Мои вещи. Они существуют. Скоро-скоро я развешу их вдоль стен и за ними придут люди. Я поставила себе цель собрать для Яны минимум пять тысяч. Для этого нужно продать действительно много. Кроме одежды у меня есть бижутерия из керамики и крупные деревянные значки с винными бокалами, целая коллекция — они очень мне нравятся, и за них можно попросить больше.