Не говори маме - [35]

— А ты танцуй, танцу-уй, — неуверенно подхватываю я на втором припеве, — на перекрестке дожде-ей![13]

— Круто тут у тебя.

За порогом мнется Стася. Войти не решается — боится наследить.

— Шейк-шейк! — выкрикиваю я в рукоятку швабры, как в микрофон, и убавляю громкость, а затем машу Стасе рукой, чтобы заходила.

— Джона нет?

— Не-а. — Пользуясь вынужденной передышкой, я делаю глоток «Индиан Тоника» из заранее купленной литровой бутылки. Завтра нужно будет притащить чего-нибудь пожевать. — Ушел куда-то.

— Может, тебе помочь?

По глазам вижу: надеется, что откажусь. Как бы не так.

— Второй швабры у меня нет, но там в пакете полироль и куча тряпок — нужно протереть пыль, а потом освободим стены. Хорошо бы кресло передвинуть ко входу и все-все завернуть в пленку.

— Зачем? — спрашивает она плоским голосом.

— Чтобы можно было красить, разумеется. Но пока что — пыль.

Некоторое время мы работаем молча, каждая в своем углу. Музыка чуть слышна.

— Майя, — подает голос Стася. — Ты реально ездила с Прелей в Москву?

— Да что ж такое, — усмехаюсь я, выжимая тряпку. — Мы ездили ко мне домой. Нужно было забрать кое-какие вещи для распродажи. Все.

— А Преля тебе на фига?

— Потому что он никогда там не был. Это просто поездка, почему меня все о ней спрашивают?

— И я не была, — почти шепчет она.

Я опираюсь на швабру и долго смотрю на Стасю, прикидывая, действительно ли она настолько глупа, как хочет казаться, или все понимает, но сказать не может.

— Если Джон заставит тебя целовать мои ноги, то да, я обеспечу тебе прогулку по Царицыно.

Смысла она явно не считывает и, судя по изменившемуся выражению ее лица, готова швырнуть в меня грязной тряпкой.

— А Илья это сделал, — поясняю я как можно мягче. — Он настолько боится Джона, что вылизывал мне ботинки. Вот эти самые. Так себе история, поэтому мне хотелось показать ему выбор. Москву, например. Хотя подошел бы любой город.

— Не знала про ботинки, — бормочет Стася и возвращается к полировке шкафа, убитого настолько, что его не спасла бы и ванна полироля. — Теперь он пиздит, что той ночью тебя распечатал.

— Распеч… Ага. Ни много ни мало. Я что, похожа на человека, который никогда не был в отношениях?

— Преле все равно никто не верит. — От моей откровенности она окончательно тушуется. — Ты так легко об этом говоришь…

— Вряд ли легче, чем Илья.

— По-другому. Как звали твоего парня?

— Неважно, — говорю я и налегаю на уборку. Придется повторить все проделанное еще раз пять, чтобы результат стал сколько-нибудь заметен.

— Почему вы расстались?

— Неважно.

— Ты его все еще любишь?

— Нет. — Я впервые признаюсь в этом кому-то, кроме себя. И впервые — вслух. — Но помню. Так что никакие новые отношения в мои ближайшие планы, как ты понимаешь, не входят. Тем более с Ильей.

— Он мерзкий. Не представляю, как вообще с ним можно захотеть.

«Из жалости», — думаю я, но вслух ничего не говорю.

— Я бы хотела его добиться, — снова подает голос Стася. — А Вика, наоборот, говорит, что мечтает разлюбить. Но он запал на тебя.

Это она не об Илье, конечно, — о Джоне. Бедный мой человек. Я понимаю, почему Джон тебе нравится: красивый мальчик, будто бы не отсюда. Отменный манипулятор. Но я все еще тушенка, в то время как вы, ты и твоя подруга, — вскрытые и вылизанные пустые банки. Всего этого ты, разумеется, никогда от меня не услышишь.

— Мне жаль, — говорю я. — Это пустая трата времени.

Она обнимает меня за плечи. Настолько неожиданно, что я роняю швабру и просто стою, стиснутая кольцом ее рук.

— Не встречайся с ним, пожалуйста, — шепчет Стася хриплым прокуренным голосом. — И без тебя все сложно.

— Помоги мне сдвинуть шкаф, — прошу я, и мы двигаем чертов шкаф, сам по себе не тяжелый, но забитый чем-то — не знаю чем — настолько, что я опасаюсь за его сохранность — нет, стоит, хоть и кренится во все стороны сразу. Я смахиваю шваброй паутину со стен и потолка и заново осматриваю вагончик, пытаясь представить, каким он станет. — Матовый черный, — говорю, подняв указательный палец. — Слева будет надпись: «Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса»[14]. А здесь… Хм.

Я смотрю на Стасю. Она тоже глядит на меня во все глаза, чем в некотором смысле мне льстит.

— «И не могу сказать, что не могу жить без тебя — поскольку я живу»[15].

— Ты гений, — выдает Стася и сбегает, не закончив работу. Полку шкафа она протерла кое как, придется переделывать.

Кивая в такт «экспериментируем, рядим, судим, милуем нас без нас»[16], я передвигаю кресло к двери и роюсь в шкафу в надежде на то, что предыдущий владелец гаража был хозяйственнее Джона и оставил нечто большее, чем гору пустых бутылок, — так и есть. На антресолях, за стопками дисков, которые обещают мне нескучную компанию на всю неделю, хранится коробка из-под обуви с инструментами: ржавый молоток, плоскогубцы, клубок проводов и разнокалиберные гвозди. С этой коробкой, прижатой к груди, я сажусь на диван и начинаю выбирать самые прямые: три, шесть, девять — двенадцати вполне хватит. К счастью, потолки здесь настолько низкие, что стремянка мне не понадобится — достаточно обычного стула, и он играет под моими ногами, как взбесившаяся лошадь, намеренная сбросить ездока. Успокоив себя тем, что в случае чего падать придется с не слишком большой высоты, я вколачиваю по шесть гвоздей в две противоположные стены, растягиваю на них свои гирлянды, чтобы посмотреть, как они будут выглядеть, и выключаю свет.