Не говори, что лес пустой... - [147]

— Правильно, Каланча! — улыбнулся Махмуд и, жестом велев офицерам взять носилки, стал подгонять их: — Шнель, шнель, скорей! Свой язык, что ли, перестали понимать?

Офицером на носилках оказался оберштурмбанфюрер СС Зингер. Будучи раненным в лопатку и потеряв много крови, он впал в беспамятство. На его тонких губах то и дело выступали розовые пузыри. Офицеры, один из которых был его адъютантом, хотели вынести его или, на худой конец, когда не останется выхода, пристрелить, как он сам просил, но не успели.

Узнав об этом, Махмуд Самеев горделиво выпятил грудь и сказал товарищам:

— Видите, какой у вас брат охотник? Хоть и зовете Восьмушкой, хоть и вправду я с коготок, но вон каких птиц-кабанов снимаю с неба…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Потери партизан в этом сражении тоже были немалыми, и это омрачало радость победы. В первый же день погиб комиссар бригады Михаил Васильевич Мартынов, еще один родной и близкий Давляту человек. Он поднял партизан в контратаку и упал, сраженный пулей, угодившей прямо в сердце. В правой руке подполковника Тарасевича засели мелкие осколки гранаты. Гуреевич был контужен, старшина Егоров ранен в плечо. Убит Бутко, тяжело ранен в голову Недзвецкий… и еще, еще десятки боевых товарищей, убитых и раненых. Но что поделать! Война есть война, без крови и жертв никогда не обходится.

— Мы одержали важную победу, — сказал Михайлов. — Дело не только в том, что провалился замысел немецко-фашистского командования покончить с нами одним ударом. Дело еще в том, что мы навсегда убили в гитлеровцах надежду на то, что им удастся укрепить свой тыл и свое положение. У нас есть сведения о задуманном ими реванше за Сталинград. Они хотели бы накопить силы, чтобы летом предпринять новое наступление. Но теперь ясно, что часть этих сил мы заставим отвлечь на борьбу с нами и тем самым поможем Красной Армии. Да, товарищи, нам предстоит еще немало подобных сражений. Побоятся вступать в них фашисты — навяжем мы сами, не будем гордыми в этом деле. — Михайлов усмехнулся, потом, помолчав, прибавил: — Есть у нас еще одна важная задача — спасать население от угона. По имеющимся данным, гитлеровцы намерены очистить от населения (это их термин — «очистить») полосу по обеим сторонам железной дороги Брест-Литовск — Гомель.

— То есть и в контролируемом нами районе, — вставил подполковник Тарасевич, поглаживая левой рукой правое предплечье, на котором топорщилась повязка.

— Да, и в контролируемом нами районе, — кивнул Михайлов бритой головой. — Гауляйтер Кубе — эх, добраться бы нам до него! — одержим этой идеей. Впрочем, подробности нам выложит Зингер. Скоро поставите на ноги?

— Через недельку придет сам, — ответил Тарасевич.

Зингера лечили всеми имеющимися средствами, даже дважды делали переливание крови, каждая ампула которой береглась как зеница ока. С ним возились так потому, что знали от Иоганна, что он ездил в Берлин, и намеревались переправить на Большую землю, где он мог бы много открыть. Давлят в связи с этим сказал:

— Он легко бы отделался, если б умер от ран.

Когда поставленный на ноги Зингер был приведен для первого допроса, всех удивил его застывший взгляд. Он даже не мигал. Сидел на табурете прямо, как проглотивший аршин, поблескивал стеклами уцелевшего пенсне и на вопросы отвечал коротко «да» или «нет».

— Сразу видно, что вы человек дела, — сказал ему Михайлов и с нажимом прибавил: — Кровавого дела…

Зингер опять не моргнул. Он только перевел глаза на Иоганна, который выступил в роли переводчика, и Иоганну на какой-то короткий миг стало не по себе.

В это время появился Давлят, прямо с дороги — вернулся из Озерицы, куда ездил проведать сына. Тарасевич кивнул в ответ на его просьбу разрешить войти и взглядом пригласил занять место рядом с собой.

— Лейтенант Сафоев, командир того самого отряда, который захватил ваши танки и пушки и обратил их против вас, — сказал Михайлов Зингеру. — Впрочем, вы ведь давно охотитесь за ним?

— У бандитов бандитская тактика, — процедил Зингер сквозь зубы. — Вы нарушаете международное право.

Когда Иоганн перевел эти слова, никто не сумел удержаться, и одни, в том числе Михайлов и Тарасевич, засмеялись, а другие — среди них Давлят — возмущенно зашумели, и тут взгляд Зингера дрогнул и тревожно забегал по лицам. Зингер заметил, что перед Михайловым положили газету с большим, в пол-листа, снимком — семейной фотографией Давлята. Двоих с фотографии Зингер видел перед собой. Он подумал, что и подполковника, и лейтенанта в общем-то можно узнать.

— Вы говорите о международном праве, вы? — спросил подполковник, подавшись вперед.

Зингер опустил глаза, снял пенсне и стал протирать стекла грязно-серым платком. Над верхней ниточкой его бледных губ заблестела испарина.

— По международному праву население должно выполнять предписания оккупационных властей, — скрипучим голосом произнес Зингер.

— Те, которые пестрят словами «расстрел» и «казнь через повешение»? — быстро спросил Михайлов. — Которые унижают достоинство человека, подвергают его жизнь и имущество постоянным опасностям, ставят в зависимость от настроения или желания пьяного насильника, мародера и убийцы? Бросьте, Зингер, казуистику. Не вам вспоминать международное право, вам, чьи руки в крови тысяч людей. Когда решается участь народа и речь идет о жизни и смерти отечества, народ поднимается на борьбу как один человек. Скажите-ка лучше, какое количество населения запланировано уничтожить в вверенном вам округе?