Не говори, что лес пустой... - [146]

— Формы-то два тюка, но ты расскажи, как возьмешь, — сказал Гуреевич.

— Это… ночью все кошки серые, — засмеялся Иоганн.

— Ну-ну? — нетерпеливо поощрил его Давлят, сразу догадавшись, что Иоганн надумал, и желая уточнить детали. «Умница! — восхищенно подумал он. — Здорово получится!»

Иоганн сказал, что они, он и бойцы, проберутся к орудиям и танкам, будут держаться возле, а потом, когда начнется наша неожиданная для гитлеровцев атака, воспользуются моментом и уничтожат экипажи танков и орудий, займут их место.

— Пятерых тебе для такого дела будет мало, — качнул головой Гуреевич.

— Давайте десять, — сказал Иоганн. — Только такой, который умеет водить и стрелять из танковой пушка. Есть такой?

— Найдем! — хлопнул Давлят его по плечу от избытка радостных чувств.

Через час старшина Егоров обмундировал отобранных бойцов. Он и сам шел с ними, нацепив на себя фельдфебельский мундир. Давлят и Гуреевич переговорили с каждым уходящим. Иоганн, вызвав негромкий добродушный смех, весело сказал: «Пойдем это… гусем» — и бойцы потянулись за ним вереницей, растворились в зыбкой ранневечерней темноте.

Перед тем как выступать отряду, Давлят пошел в блиндаж, в котором жили дзед Юзеф, Августина и Тарас. Султан спал на сеннике Августины. Девушка лежала рядом с ним с открытыми глазами, а дзед Юзеф и Тарас, сидя на чурбаках, сучили дратву. У их ног были навалены в кучу пар пятнадцать сапог и ботинок, которые старик взялся ремонтировать.

— Я прошу вас, — сказал ему Давлят, — пробраться всем вместе в Озерицу, к тете Паше. Если все будет благополучно, мы встретимся там. — Он осторожно, чтобы не разбудить, прикоснулся губами к лобику и щечке сына. — Его оставляю на вас. Ну, до свидания… — И, ощутив, как начинает сжимать горло, торопливо покинул блиндаж.

Отряд уже построился. К установленному времени он бесшумно занял исходные позиции и в точно назначенный срок, за час до того, как Зингер хотел предпринять последний штурм, ударил по врагам. Зингер вдруг с ужасом увидел, что две артиллерийские самоходки и один танк принялись давить своих, и не сразу понял, что этот танк и эти орудия оказались в руках партизан, а остальные не двигаются потому, что выведены партизанами из строя.

В сопровождении своего адъютанта и нескольких офицеров Зингер рванулся в густые заросли заплетенного ежевикой шиповника, налетел на корневище и, споткнувшись, кубарем скатился в какую-то ложбину. Наверху гремели взрывы и автоматные очереди, тарахтел пулемет, звучали крики. Зингер поднял голову и увидел чьи-то испуганные глаза, разинутый рот, над которым топорщились черные усики! Скакнуло сердце, потом слетела с языка брань, и, почувствовав слабость в теле, Зингер деревянным голосом пролепетал:

— Что вы тут делаете?

Только потом он сообразил, что обладатель черных усиков его собственный адъютант. Дрожащей рукой он стал шарить по траве, ища пенсне, пока не вспомнил, что еще не нацеплял его и оно должно лежать в кармане. Адъютант и еще какой-то офицерик помогли ему встать на ноги.

— Господа, мы должны сражаться, — хрипло произнес Зингер, словно водруженное на нос пенсне вернуло ему силу и решимость. — Надо разобраться в обстановке и принять контрмеры.

Однако разобраться ему ни в чем не удалось.

Между тем отряд Давлята соединился с отрядом Бутко, оборонявшим штаб бригады, и, разгромив эсэсовский батальон, оба отряда нанесли удар по другим подразделениям карателей, не давая им вырваться из леса. Танк, которым управлял Иоганн, и самоходные орудия, петляя по просекам, накрывали метким огнем скопления огрызающегося противника и давили его наспех сооружаемые пулеметные гнезда. К вечеру каратели были повсюду окружены или притиснуты к болотам и озерам. Часть из них начала сдаваться, другие, надеясь на чудо или, правильнее сказать, не надеясь на пощаду, особенно эсэсовцы и изменники власовцы, которые называли себя «русской освободительной армией», яростно сопротивлялись.

Ночью и утром они предприняли несколько попыток прорваться, но всякий раз их загоняли назад в болото. Захваченные партизанами танки и самоходки израсходовали горючее, тем не менее действовали как долговременные огневые точки, методично обстреливая сопротивляющихся гитлеровцев. Большая часть карателей была уничтожена, остальные в конце концов выкинули белый флаг.

В полдень партизаны стали прочесывать лес. Они выловили еще десятка три перепачканных землей и болотной жижей, трясущихся от страха полицаев и жандармов.

На одной из тропинок, сбегавшей в балку, партизаны вдруг столкнулись с двумя офицерами, тащившими на носилках третьего. Офицеры тотчас же бросили носилки и схватились было за оружие, но позади них из-за кустов шиповника раздались твердые, резко прозвучавшие голоса: «Хальт! Хальт!» — и гитлеровцы, выронив автоматы, торопливо подняли руки. Из кустов вышли Махмуд Самеев и Клим Пархоменко. Восьмушка мгновенно подобрал автоматы, потом глянул на лежавшего на носилках и сказал:

— Ого, какая-то шишка! Гут, гут…

Клим засмеялся.

— Чего ты лопочешь? — Но, глянув на носилки, разом оборвал смех, нахмурившись, сказал: — Кажись, большая шишка. Надо быстрее доставить, пока не подох. Один такой кабан, Осьмушка, нам нужнее ста этих страусов, — кивнул Клим на пленных.