Не ее дочь - [8]

Я включаю диктофон и нажимаю на запись. Потом беру пульт, выключаю телевизор и встаю перед ней.

Она моргает, а потом фокусирует взгляд на мне.

– А куда делась программа?

– Никуда. Мне просто нужно кое о чем с тобой поговорить. А потом можем посмотреть мультики.

Она смотрит на свой стакан с водой. Я ничего о ней не знаю. Но понимаю, что она гадает, где мама. А поскольку у меня тоже были непростые отношения с матерью, я очень хорошо понимаю, что к чему.

– Так вот, Эмма. Помнишь, мы виделись в аэропорту несколько месяцев назад? Я тогда сказала, как мне нравится твой красный бант.

Она наклоняет голову набок.

– Ничего страшного, если не помнишь. Но я тебя видела. В аэропорту несколько месяцев назад. И видела, как грубо обращалась с тобой мама. Как разговаривала. И распускала руки.

Эмма пожимает плечами.

– Это просто мама.

– Просто мама?

Она чешет нос и оглядывает квартиру, словно только что осознала, где находится.

– Так у тебя есть игрушки?

Я теряю ее внимание.

– Да. Есть. Но сейчас мне очень важно… узнать побольше о твоих родителях. Хорошо? А потом поиграем.

– А что?

– Что я хочу узнать?

Она кивает.

– Ох. Ну, наверное, мне нужно знать, безопасно ли тебе жить дома.

– Я не знаю.

– Ладно, тогда давай так. Я буду задавать тебе вопросы, и ты должна отвечать честно. Обещаю, у тебя не будет неприятностей. Здесь никто не будет злиться. Хорошо?

– Ладно.

– Мама тебя била?

Она ерзает и смотрит на пустой экран телевизора.

– Когда я плохо себя вела.

Ее слова повисают в воздухе. Я ожидаю, что она скажет что-то еще, но она молчит. Я выключаю диктофон.

– Ну ладно. Поиграем?

На ее лице мелькает улыбка, я веду ее к чулану и достаю набор для детсадовцев.

– Сколько тебе лет?

Она растопыривает пальцы на правой руке.

– Пять? Какая большая девочка! Я так и думала. Вот это для детей твоего возраста. Хочешь посмотреть?

Я выкладываю содержимое коробки на пол, и Эмма играет с каждым предметом. Она весьма педантична и тщательно рассматривает каждый, прежде чем перейти к следующему.

– Мама меня била.

Признание вырывается из ее уст внезапно, и у меня учащается сердцебиение.

– И что ты при этом чувствовала?

– Что я плохая. Она говорит, что я постоянно плохо себя веду.

– Ты считаешь, что и правда все время вела себя плохо?

– Не знаю. Вряд ли.

– Ты ее боишься?

– Иногда.

– А папа тоже тебя бьет?

– Нет. Он не знает, что мама меня бьет.

Я проглатываю комок в горле.

– То есть?

Она пожимает плечами.

– При нем она меня не бьет.

– А ты говорила об этом с папой?

– Мама не велела.

– Почему?

– Потому что тогда у меня будут неприятности.

Я размышляю над тем, как объяснить ей, что она ни в чем не виновата. Что мать вела себя так не из-за нее. Что у Эммы есть право быть любимой.

– Ты ведь знаешь, Эмма, что когда родители устанут или расстроятся, они не должны тебя бить, да?

– Она не всегда меня бьет. Но постоянно кричит. – Эмма собирает кубик-головоломку и переходит к следующей задачке. – Каждый день.

И тут я решаюсь.

– Мне так жаль, Эмма. Наверное, это очень тяжело.

Я встаю и иду в спальню, достаю с верхней полки спортивный костюм. Чемодан так и остался в багажнике машины. Я собираю другие вещи: нижнее белье, трекинговые ботинки, шарфы, тампоны. Руки так трясутся, что я едва удерживаю туалетные принадлежности, одежду и пять дополнительных пар носков.

Я сажусь на край кровати. Можно отвезти Эмму в полицейский участок и рассказать все, что я только что услышала. Но мной уже овладело желание во что бы то ни стало ее защитить… Я не хочу ее отпускать.

Нужно принять решение, окончательное и бесповоротное. Либо я готова на это, либо нет. Я выхожу обратно в коридор и прислушиваюсь, как Эмма бормочет за игрой. Смотрю на ее опухшую красную щеку. Снова вспоминаю все, что происходило между ней и матерью на моих глазах. С чем мне придется жить дальше?

И я понимаю. Точно понимаю, что я ее заберу, и тут же вспоминаю магазин, в котором можно купить все необходимое. Я знаю, где мы будем спать и просыпаться, и что там, куда мы поедем, никто не будет ее искать. Это рискованно и глупо, но по-другому я не могу.

Я звоню Мэдисон и говорю, что мы с отцом подхватили грипп. На работе считают, что я на несколько дней уехала к отцу. Мой небольшой штат сотрудников как огня боится микробов и старается держаться подальше от тех, кто чихает. Так я выиграю немного времени – хватит, чтобы придумать что-нибудь получше, какой-нибудь долгосрочный предлог, лишь бы компания продолжала работу и сотрудники ни о чем не заподозрили. Но мне столько всего нужно сделать!

Мне предстоит увезти Эмму жить в другое место, не дома и не с матерью.

Надеюсь, что время у меня еще есть.

до того

Накануне ухода моя мать нажарила оладьи.

Я всегда помогала ей делать тесто, пододвигала стул к кухонному столу и следовала ее указаниям – сколько насыпать муки, сахара и корицы в яйца с молоком. Она разрешала мне мешать тесто деревянной ложкой, пока я вся не становилась мокрой и липкой. Мы так редко этим занимались, и я успевала забыть, что нужно делать. Я давно научилась не просить ее приготовить оладьи, и поэтому удивилась, когда она предложила сама.

Она смахнула муку с моего носа, поцеловала меня в макушку и притянула к себе. В такие редкие и удивительные моменты меня переполняло чувство, похожее на любовь. Мы ели оладьи, пока отец спал, по субботней традиции – это был единственный день, когда он мог поспать подольше. В то утро мама разрешила мне добавить дополнительную порцию кленового сиропа и даже согрела его на плите, а еще накрошила на мои оладьи голубики и шоколада.