Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [25]

* * *

Доктор Смит вместе с другими сотрудниками продолжала настаивать на антидепрессантах. Я сопротивлялась; они продолжали на меня давить. «То, что с тобой происходит, это не от слабоволия, Элин», — объясняла врач. «Это биохимическая реакция. Депрессия, если ее не лечить, может продлиться год, а то и больше — ты что, хочешь так долго ждать? Лекарства помогут тебе почувствовать себя лучше за несколько недель. Это не наркотики, они помогут тебе поправиться».

Я отказывалась. «Людям должно стать лучше, потому что они над этим работают, а не потому, что они принимают таблетки», — сказала я. «Принимать таблетки — это обман». Слова сотрудников Операции Возврат звучали в моей голове, как большой медный колокол: «Ты должна взять на себя ответственность за саму себя». Мысль о том, чтобы положить таблетку в рот, вызывала у меня отвращение. Такое же отвращение вызывала мысль, что я каким-то образом стала настолько слабохарактерной, что нуждалась в лекарствах, чтобы поправиться. «Я не больна», — протестовала я. «Я плохая».

Однажды произошло нечто, что изменило мое мнение — что изменило все. Я посмотрела в зеркало.

Я увидела себя впервые за много недель. И это был удар под дых. Черт возьми, — подумала я. Кто это? Я была истощена и ссутулена, как человек в три или даже четыре раза меня старше. Мое лицо было измождено. Глаза были пусты и в то же время полны ужаса. Волосы были грязными и всклокоченными, одежда мятая и в пятнах. Это был вид безумной женщины из всеми забытой палаты в сумасшедшем доме.

Я боялась смерти, но еще больше меня испугало то, что я увидела в зеркале. Женщина, смотревшая на меня с той стороны, была в ужасной, ужасной беде. Я поклялась, что сделаю все необходимое, чтобы вызволить ее оттуда, все возможное, что я могу сделать.

Выбор был ясен: лекарства или смерть. Я немедленно отправилась к доктору Смит. «Ладно, согласна, я буду принимать ваши лекарства», — сказала я ей, слова в панике слились в нечленораздельную массу, но она, к счастью, меня поняла. Она улыбнулась мне в ответ.

«Хорошо. Элин, я так рада!» — сказала она. «Так тебе будет гораздо лучше, вот увидишь».

Затем она сказала мне, что ее не будет в стране некоторое время, и, пока ее нет, моим новым врачом будет доктор Эдвин Хамильтон. На следующий день я в первый раз встретилась с доктором Хамильтоном. И впервые я приняла выписанное мне лекарство, применяемое в психиатрии — антидепрессант амитриптилин. Три раза в день звонил больничный гонг, три раза в день я стояла в очереди за таблетками вместе с другими пациентами.

Наиболее сильным побочным эффектом амитриптилина был седативный — моя речь сразу же замедлилась, возбуждение снизилось, и мир вокруг меня, казалось, двигался в замедленном темпе. У меня все время было сухо во рту, и постоянно кружилась голова. Дискомфорт, который я испытывала, не уступал моей решимости закончить то, что я начала, как бы меня ни раздражала медленная работа моего мозга. Хорошей новостью было то, что я сразу же стала спать по ночам, а я даже не могла вспомнить, когда это было в последний раз — позапрошлым летом?

На нашем первом терапевтическом занятии после того, как лекарства начали действовать, доктор Хамильтон спросил меня, как я себя чувствую. Я упомянула побочные эффекты, потом задумалась на секунду. «Странно, но я чувствую, что я не так сердита», — сказала я ему.

«Это очень интересно», — сказал он. — «Действительно».

Только в этот момент я поняла, насколько сильную ярость я испытывала, направленную в основном против самой себя. Как будто я носила на спине большой мешок с песком, а теперь часть песка — совсем немного — просыпалась. И теперь, когда мой груз стал всего лишь чуть-чуть легче, может быть, я смогу начать другую тяжелую работу.

* * *

Я сразу же прониклась доверием к доктору Хамильтону — он был очень приятным человеком, в том числе и внешне. Его мать была иностранкой, он не выглядел и не вел себя как классический британец; он был более открытым и дружелюбным, чем все, кого я встретила в Оксфорде. Он легко шутил, разговаривал со мной, как будто мы были друзьями, было видно, что он беспокоится обо мне. Я с нетерпением ждала приемов, какими бы сложными ни были наши разговоры. Это был человеческий контакт, и именно этого мне так не хватало.

Хотя он и выслушивал мои полные пессимизма мысли и чувства, я видела, что доктор Хамильтон выказывал к ним мало интереса; вместо этого он целиком фокусировался на том, что, по моему мнению, могло помочь избавиться от них. Вместо того, чтобы рыться в моем прошлом или бессознательном, он целиком фокусировался на моем настоящем — что мы можем сделать, чтобы улучшить ситуацию «прямо сейчас» и как мне выбраться из моей депрессии. Он вносил простые, конкретные предложения, как, например, составить список и расписание, чтобы помочь мне уследить за тем, что я должна была делать (и за тем, что я все время забывала делать, например, постирать себе одежду), но при этом постараться себя не перегрузить.

Его подход сочетался с ежедневными групповыми занятиями, которые я посещала, где меня поощряли достигать небольших целей — например, найти хорошее слово в игре «Эрудит» или помочь накрыть стол к обеду. Это было простыми достижениями, которые я всегда раньше принимала как само собой разумеющееся, но которые теперь позволяли мне гордиться своим мастерством.