Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [23]

Я прошла почти шесть километров, пока добралась до общежития. Оттуда я тут же позвонила Джин и Ричарду и рассказала о случившемся. Они сразу же стали настаивать, что мне нужно следовать рекомендации врача. «Нет!» — сказала я и повесила трубку, с чувством вызова и страха, и совершенно не представляя, что делать дальше.

Та ночь была ужасна. Я лежала без сна в луже пота, неспособная уснуть, в моей голове крутилась мантра: Я кусок дерьма и я заслуживаю смерти. Я кусок дерьма и я заслуживаю смерти. Я кусок дерьма и я заслуживаю смерти. Время остановилось. К середине ночи я была уверена, что день никогда больше не наступит. Меня окружали мысли о смерти; тогда я поняла, что они начались предыдущим летом, как маленькая струйка в речке, по которой я ходила вброд. С тех пор вода начала постепенно прибывать. Теперь река была глубокой и быстрой, и угрожала постепенно накрыть меня с головой.

На следующее утро, разбитая и изможденная, я позвонила в больницу и попросила доктора Смит: «Я рада, что вы позвонили», — сказала она. «Пожалуйста, приходите как можно скорее».

Ночь, проведенная в одиночестве, сделала свое дело. Никто не запирал меня против моей воли. Я вошла в больницу добровольно. Если я и должна была стать пациентом психушки, то, по крайней мере, это было моим собственным выбором.

Глава пятая

Расположенную среди череды зеленых холмов Оксфордшира, больницу Уорнфорд было легко принять за обширное поместье провинциального британского джентльмена — как бы я ни нервничала и ни была отвлечена от реальности, сидя на заднем сидении такси, везущего меня туда, я бы не удивилась, если бы увидела лошадей и гончих собак, несущихся через лужайки и преследующих испуганную лису.

Построенная в начале 1800-х (и называвшаяся раньше «Уорнфордский приют для умалишенных»), больница была изначально основана «для содержания помешанных, отобранных из высших слоев общества». В те времена пациентам регулярно пускали кровь, будучи уверенными, что плохая кровь, подходя к поверхности и оставляя тело, остудит перегревшийся мозг. Если бы все было так просто.

Амбулаторное отделение находилось в старом доме, в тени деревьев, отдельно от главного корпуса. Поначалу я ожидала программы типа Операции Возврат — интенсивной, конфронтационной группы и персонала, готового носом учуять и выставить напоказ любую двойную игру пациентов. Однако всего за час пребывания там я поняла, что оказалась в совершенно другой обстановке. Распорядок дня состоял из нескольких видов деятельности — групповой терапии, индивидуальной встречи с психиатром, чтения вслух, настольных игр (в основном, в «Эрудита» — игры в слова, в которую я умела играть, но никогда не могла выиграть, поскольку не могла сосредоточиться). Много времени мы проводили, сидя в общей комнате, обставленной как гостиная, где мы могли разговаривать, курить или просто молча смотреть в одну точку. Но это место не было гостиной. Любой человек моментально бы понял, что это была комната для душевнобольных пациентов.

В одном из углов сидел на стуле молодой человек, раскачиваясь вперед-назад, разговаривая сам с собой на тарабарском языке, с пустым взглядом, волосами, немытыми неделями, и с остатками недавней трапезы на нем самом и вокруг него. Мне сказали, что он из очень состоятельной культурной семьи из высших слоев общества. Все его братья и сестры поступили в университеты; он же вместо этого оказался здесь.

Это был первый по-настоящему психически больной пациент, которого я когда-либо видела. Он напугал меня до смерти. В первый раз я смогла представить себе, что могу быть так больна. Закончу ли я так, как он?

Дни в Уорнфорде перетекли в неделю, потом во вторую. Я отменила свои встречи с преподавателем, используя, без сомнения, какие-то слабые отговорки (с другой стороны, он, наверное, был хорошо знаком с эпизодическими и непредсказуемыми приходами-уходами непостоянных старшекурсников). За присутствием на лекциях никто не следил, поэтому мое отсутствие осталось незамеченным. А что касается домашней работы, то я была уверена, что смогу продолжать читать и как-нибудь нагнать… В конце концов, это было временным перерывом. Как сильная простуда или грипп. Что-то было не в порядке; надо было просто найти, что именно, и починить.

Каждую ночь я спала в собственной постели, пыталась читать перед сном, на следующий день поднималась и тащилась обратно в Уорнфорд. В тот период моя жизнь начала протекать, как будто она проходила в двух поездах, ехавших по соседним путям. На одном пути был поезд «реального мира» — расписание занятий, домашняя работа, мои книги, связь с семьей (которую до сих пор мне удавалось убедить, — благодаря, к счастью, коротким международным телефонным звонкам — что в Оксфорде все шло отлично, спасибо). На другом пути — все более и более запутанный и пугающий внутренний мир моего разума. Я боролась, чтобы сохранить эти два поезда на параллельных путях, и не допустить, чтобы они неожиданно трагически врезались друг в друга.

День за днем мои мысли все чаще путались. Я могла начать предложение, но никогда не могла вспомнить, как его закончить. Я стала сильно запинаться, до такой степени, что с трудом могла закончить свою мысль. Ни у кого не хватало сил слушать меня; некоторые пациенты стали надо мной потешаться. Я ни с кем не общалась; я сидела в общей комнате часами, покачивая ногами (я не могла сидеть неподвижно, как сильно ни старалась), не замечая, кто входил или выходил, не произнося ни слова. Я была твердо уверена в том, что я зло. Или, может быть, я действительно чокнутая — в конце концов, я была в психиатрической больнице, разве нет? Зло, чокнутая, зло, чокнутая. Которое из двух? Или и то, и другое?