Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [21]

Что было реальным, а что нет? Я не могла уловить разницу, и это вымотало меня. Я не могла сосредоточиться на учебе. Я не понимала ничего из того, что я читала или слышала на лекциях. И я уж точно не могла написать ничего вразумительного. И я писала какую-то белиберду, просто для того, чтобы сдать работу моему преподавателю каждый раз, когда мы встречались. Неудивительно, что он был озадачен.

«Это недопустимо, Мисс Сакс», — сказал он. Он не был ни рассержен, ни холоден, он просто не мог в это поверить. «Вы согласны с этим, верно? — спросил он. — Потому что, видите ли, в вашей работе сложно найти смысл».

Я тупо кивала, чувствуя жесткий деревянный стул, на котором я сидела. Я с трудом выдавила из себя пару слов. «Да, — сказала я. Да, я знаю». Я только не знала, что с этим делать.

Джин, моя лондонская подруга, которая была медсестрой, почувствовала из нашего телефонного разговора, что со мной творилось что-то не то. Я сказала, что мне просто было тяжело справиться со всей этой домашней работой, но очевидно что-то еще, из того, что я сказала, или то, как я это сказала, дало ей понять, что я боролась с мыслями о том, чтобы нанести вред своему телу. Во время одного из наших телефонных разговоров Джин мягко предложила мне поговорить с врачом о том, чтобы посетить психиатра.

«О, нет, — сказала я, стараясь придать легкость своему голосу. — Я не сумасшедшая или что-то в этом роде. Меня просто… ну, заклинило, что ли». Внутри меня происходил другой диалог: Я плохая, я не сумасшедшая. Далее если бы я была больна, а я не больна, я не заслуживаю ничьей помощи. Я этого не стою.

Спустя две недели жених Джин, Ричард, приехал в Оксфорд. Ричард был неврологом по профессии. Он был немного постарше нас с Джин, и смотрелся авторитетно. Он, казалось, чувствовал нутром, что для некоторых людей было труднее быть студентом, чем стать профессионалом в своем деле. Его присутствие внушало уверенность, и не было угрожающим; его высокий рост и лишние килограммы придавали ему вид большего и доброго плюшевого медведя.

«Мы с Джин о тебе очень беспокоимся», — тихо сказал он. — «Нам кажется, что ты очень больна. Ты не возражаешь, если я задам тебе несколько вопросов?»

«Я не больна — ответила я. — Я просто недостаточно умна. А вопросы — да, задавай».

«Ты чувствуешь слабость?»

«Да».

«Потеряла всякий интерес к повседневным занятиям?»

«Да».

«Плохо спишь?»

«Да».

«Потеряла аппетит?»

«Да».

«Сколько ты потеряла в весе за последний месяц?»

«Около семи килограммов».

«Ты думаешь о себе, что ты плохой человек?»

«Да».

«Расскажи мне об этом».

«Не о чем рассказывать. Я просто кусок дерьма».

«Думаешь ли ты о том, чтобы причинить себе боль?»

Я подождала немного, прежде чем ответить: «Да».

Ричард задал еще несколько вопросов; я ответила «да» на каждый из них. В каком бы ступоре я ни была, было несложно увидеть тревогу на его лице.

«Тебе нужно немедленно проконсультироваться с психиатром», — сказал он размеренно. — «Тебе нужно принимать антидепрессанты. Ты в опасности, Элин». Он объяснил, что это было серьезно и не терпело отлагательств.

Я поблагодарила Ричарда и Джин за заботу, и сказала им, что я подумаю обо всем, что они сказали. Но его слова меня не убедили. Таблетки? Какие-то химикаты, которые я должна принять внутрь, и которые будут путешествовать по моему телу? Нет, это будет неправильно. Это то, чему меня научили в Операции Возврат, то, во что я верила. Голос моего отца: «Возьми себя в руки, Элин». Никаких лекарств — все в моих руках, все зависит от меня. А я не стоила многого. Я не больна. Я просто плохая, испорченная, тупая, я — само зло. Может быть, если я буду меньше говорить, я не буду распространять свое зло вокруг себя.

Мне нужно было предоставить еще одну письменную работу на еженедельный семинар, но я не могла писать. Лихорадочное ночное бдение привело к трем или четырем страницам чистого бреда. Абракадабра. Мусор. Несмотря на это, я прочла работу вслух на семинаре. Поднятые брови. Без смеха, просто молчание. Я хорошенько унизила себя в глазах моих оксфордских коллег. Я приехала в Оксфорд и потерпела поражение. Я плохая. Я заслуживаю смерти.

Откуда-то я знала со всей уверенностью, как никогда в жизни, что если я попробую убить себя, то у меня это получится. Я вспомнила слова Ричарда, и в этот раз я их услышала: я действительно была в опасности. Это было серьезно. Я могла умереть. И я причиню боль многим другим: родителям, братьям, друзьям, всем, кому я была не безразлична. Какие бы мучения я ни испытывала, как бы ни было заманчиво положить этому конец — я не могла причинить такой боли людям, которых я любила, и которые любили меня.

У меня не осталось времени ни на раздумья, ни на разработку стратегии, ни на взвешивание всех за и против. Я позвонила доктору Джонсону, который стал моим лечащим врачом, когда приехала, и в тот же день попросила срочно принять меня.

Оказавшись в кабинете доктора Джонсона, я сказала, что у меня депрессия. Он спросил, почему я так думаю, и в ответ на мои односложные ответы заверил меня, что я могу время от времени приходить к нему, чтобы поговорить, как только почувствую в этом нужду. Вне всяких сомнений, он повидал немало психованных студентов, возможно, я была очередной такой же.