Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [19]

Я, как могла, воссоздала порядок своей университетской жизни: сразу же после утреннего кофе уходила в общественную библиотеку и проводила целый день за чтением Аристотеля и других философов: в моем философском образовании были кое-какие пробелы, и мне надо было их заполнить. На обед я покупала сэндвич с сыром, сделанный на гриле, и кофе в местном магазинчике; на ужин я обычно присоединялась к родителям и братьям и едва ли не заставляла себя обмениваться любезностями: «Как прошел твой день, хорошо, как твой, хорошо». Вечером я слушала музыку в своей комнате, бесконечно курила и опять читала. Никто меня не беспокоил. Поездки всей семьей на выходные уже давно закончились; мои братья жили своей жизнью, мои родители были также увлечены их собственной. Если кто и заметил, что я, несмотря на физическое присутствие, от них ушла, отдалилась, они ничего не сказали. Глядя на меня, никто не мог бы сказать, что внутри меня бушует буря. Но буря бушевала, и она была ужасна.

Когда закончились занятия, а с ними — и мой привычный распорядок дня — меня стали часто посещать странные, очень яркие, фантазии, из плена которых я не могла вырваться — это не были галлюцинации или сны наяву, но я с трудом могла отличить их от реальности. Они приходили ниоткуда, без предупреждения и совершенно без какой-либо мне понятной причины. Как будто эти грезы пришли, чтобы заполнить собой чувство потери знакомого заведенного порядка Вандербильта, и я не могла захлопнуть дверь перед ними. По ночам я целыми часами застревала в этой другой вселенной, пытаясь разобраться, что же происходит у меня в голове. Сценарии приходили и уходили по своему усмотрению — как будто я не могла выбраться из кинотеатра, в котором всю ночь бесконечно крутили совершенно безумные фильмы. Меня ложно обвинили в использовании наркотиков и отправили лечиться. В этой амбулатории работают сотрудники Операции Возврат. В течение программы я ни с кем не общаюсь. Я почти не разговариваю. Я везде ношу с собой том Аристотеля. Меня вызвали и сказали, что мне надо больше общаться. Я не могу. Меня опять вызвали и приказали начать разговаривать. Они сказали, что мой Аристотель — это мой костыль, и что я должна перестать носить его с собой. «Нет!» — рыдаю я. «Я не отдам вам моего Аристотеля!» У меня отбирают Аристотеля силой. Я теряю контроль, разношу офис вдребезги в приступе бешенства, крича во весь голос. Меня связывают. Несколько человек хватают меня и звонят 911. Скорая помощь привозит меня в приемное отделение.

Я была уверена, что мне нельзя ничего рассказывать, особенно про себя. Я не должна была ни о чем просить, даже о такой простой вещи, как попить кофе у стойки местного магазинчика. Те дома, что тогда давно говорили мне, что я плохая — может быть, те дома были правы.

Тот человек, который, как я думала, смотрел в мое окно по ночам, когда я была маленькой девочкой… Я начала верить, что он вернулся, что я только что слышала снаружи какой-то шум… Каждую ночь, когда в доме наступала тишина и все крепко спали, наступал момент, когда мое сердце начинало бешено биться. Меня прошибал холодный пот, и мое дыхание становилось очень поверхностным и очень быстрым. Я не знала, что это были панические атаки; я только знала, что мое сердце вот-вот вырвется из груди, и это приводило меня в ужас. Ну все, — думала я. — У меня что-то не то с сердцем.

Когда я рассказала об этом родителям, они немедленно отвели меня к кардиологу; он провел несколько тестов, которые ничего не показали. Врач сказал, что все дело — в моей тревожности, и посоветовал не принимать транквилизаторы, а то вдруг из-за них мне станет еще сложнее сосредотачиваться. Я бы их не принимала в любом случае — если и был один урок, который я извлекла из Операции Возврат, то это была абсолютная решимость никогда не принимать никаких лекарств, которые приводят к изменению сознания. Вместо них врач прописал индерал, бета-блокатор, который, как я поняла, должен был отрегулировать работу сердца (его также прописывают при панических атаках, тревоге и нервном напряжении). Я не знала, что одним из побочных эффектов индерала может быть депрессия; и действительно, вскоре после того, как я приняла это лекарство, я почувствовала себя ужасно унылой и сонной. Но зато прошло ощущение, что я вот-вот выпрыгну из собственной кожи. Ночи стали спокойнее, и я смогла закончить работу.

* * *

В конце лета я поднялась на борт самолета, направлявшегося в Вашингтон. Там я должна была встретиться с другими стипендиатами Маршалла от британского посольства, и вместе с ними добраться до Оксфорда. Я понятия не имела, как вести себя в этой ситуации — да и вообще, как надо держать себя с генеральным консулом? Моя тревога начала раскручиваться, как маховое колесо: я понятия не имела, как я разрулю ситуацию и что делать с Оксфордом и с моими занятиями.

Мама помогла мне выбрать одежду, что было одним из моих наименее любимых занятий; выбор был слишком широк, я никак не могла решиться выбрать что-то одно, и как только я пыталась вообразить себя в этой одежде в разных ситуациях, то впадала в ступор от страха. В основном мы заказали несколько свитеров и качественных брюк из каталога L.L. Bean, и купили пару костюмов и блузок для более тожественных случаев. Мне нужны были пальто и куртка. Мне нужна была обувь — не теннисные туфли, а что-нибудь другое. Возможно, мне нужен зонтик — ведь я ехала в Англию. Почему-то вся эта экипировка казалась доспехами, необходимыми для обучения в английском университете.