Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [18]

Занимаясь философией, я изучала работы Аристотеля и была по-прежнему увлечена ими — две тысячи лет назад он так искусно анализировал человеческий характер и обсуждал те же моральные и этические вопросы, о которых мы спорим сегодня. Я брала уроки греческого и могла читать Аристотеля в оригинале, и решила, что я хочу продолжать изучать его работы. Посоветовавшись со своими научными руководителями, я решила поступать в аспирантуру в Оксфорде. Существовало два гранта, которые моги мне помочь — Родса и Маршалла — но процесс их получения был мучительным, и конкуренция была страшной.

Мое интервью с комиссией Маршалла было катастрофой. Встреча проходила в Атланте, штат Джорджия, в британском консульстве, в большой, богато украшенной комнате. Мы сидели вокруг стола в старых креслах с высокими спинками — нас было, пожалуй, человек десять, и девять из них смотрели на меня. Одним из печальных побочных эффектов моего невнимания к себе — моих периодических упущений в гигиене, которые обострялись в стрессовой ситуации — было то, что мои уши были забиты серой, и я с трудом слышала, что мне говорили.

«Элин, расскажите нам, почему вы хотите учиться в Оксфорде?» — начали они.

Я произнесла хорошо подготовленную речь: «Нигде нет настолько совершенного подхода к изучению античной философии, как в Оксфорде, — сказала я. — Я люблю читать Аристотеля и размышлять о прочитанном. Поэтому я и выучила древнегреческий — чтобы читать его в оригинале. Мне не найти лучшего образования в античной философии, чем в Оксфорде. К тому же жизнь в другой культуре расширит мой кругозор и обогатит мой жизненный опыт». Вот, подумала я. Каждое слово правильное и на своем месте. Но у меня в голове гудело от тревоги: Достаточно ли громко я говорю? Или слишком громко? А правильно ли я вообще расслышала вопрос?

Между их вопросами и моими ответами наступила долгая тишина, еще более долгая после моих ответов. Наши голоса, казалось, отдавались эхом. Кто-то покашлял, кто-то поерзал в кресле и оно скрипнуло. Я что, им наскучила?

Один вопрос, который я правильно расслышала, был по поводу того, что я думала о моем курсе физики. Мой фривольный ответ показывает, насколько плохо я понимала ситуацию. «Курс физики был полной задницей!»

Одна из женщин в комиссии спросила: «Изменилась ли ваша жизнь после начала женского движения?» Не взяв паузы, чтобы подумать и принять во внимание историю этих женщин, через что им пришлось пройти, чтобы быть здесь, как им пришлось бороться, я быстро ответила, что нет, я не заметила никаких изменений, что на самом деле я никогда не встречалась ни с какой дискриминацией. И затем, как будто я была на школьном выпускном, я жизнерадостно добавила: «Успехов во всех ваших начинаниях!» Опять долгое молчание.

Собеседование явно закончилось. Мы обменялись вежливыми «спасибо-досвидания», и я неловко удалилась, не имея ни малейшего представления, ни что они обо мне подумали, ни какие у меня были шансы. Бездарно. Безнадежно. С чего бы им поддерживать такую неудачницу?

К счастью, интервью с комиссией Роде прошло более успешно, как будто собеседование с комиссией Маршалла было генеральной репетицией. Вопросы были сходными, ответы дались мне гораздо легче. Я произвожу хорошее впечатление, думала я. Я выгляжу нормально. Однако когда меня спросили, занималась ли я какими-нибудь видами спорта, здравый смысл опять подвел меня — в попытке остроумного ответа я сказала, что моим основным спортом было поднести ко рту шестьдесят сигарет в день. В ту же секунду, как я это сказала, я поняла, что это было ошибкой, как фальшивая нота, как громкий гонг во время чаепития. Члены комиссии написали в отчете, что они бы рекомендовали меня на следующий тур отбора, если бы не полное отсутствие физических упражнений в моей жизни.

К счастью, ни моя привычка к никотину, ни моя неуклюжесть в общении не помешали комиссии Маршалла. К моему великому изумлению, меня приняли на курс бакалавриата по философии. Грант Маршалла оплачивал обучение, а также обеспечивал мне стипендию на проживание в британских фунтах — а фунт был тогда сильным. Если я буду разумно планировать расходы, у меня даже будет немного оставаться. В августе я поеду в Оксфорд и стану членом колледжа Корпус Кристи.

Как ни была я этим горда, мой постоянный конфликт между желанием быть признанной и нежеланием выделяться проявлялся в том, что остаток лета, когда мои собеседники думали, что я еду учиться в колледж Корпус Кристи в Техасе, я их не разубеждала.

Глава четвертая

После окончания университета Вандербильт в июне 1977-го я вернулась на лето в Майами, к семье. В Майами я летела, как чумная: я была разбита горем прощания с Вандельбильтом, перспектива возвращения домой и будущая учеба в Оксфорде страшили меня почти до колик. Периоды перемен были для меня всегда трудными — счастливыми для меня были времена с предсказуемым распорядком дня, который я разработала и соблюдала — но на этот раз все навалилось сразу. Библиотеки Вандербильта, Кампус Гриль, здания, дорожки и деревья, места, по которым я гуляла каждый день, друзья, которые у меня наконец-то появились, расписание, которое регулировало чуть ли не каждую минуту моего дня — все это придавало четкий порядок и управляемость моей жизни, а теперь это закончилось. И по мере того, как проходили летние дни в Майами, плавящимся от жары и влажности, а мои домашние приходили и уходили по своим делам, я превращалась в развалины.