Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [17]

Настоящая дружба помогает нам начертить наш маршрут на карте жизни — а в моем случае, когда шизофрения начала затуманивать мой разум, мешая ясности мышления — Кении был для меня как проводник в лесу. Если вы идете по каменистой тропинке, заросшей кустами ежевики и с валунами на каждом шагу, которая петляет и резко поворачивает в разные стороны, то очень легко потеряться, устать и упасть духом, поддаться искушению и сдаться. Но если появляется терпеливый спутник, который возьмет вас за руку и скажет: «Я знаю, что тебе тяжело — иди за мной, я помогу тебе найти дорогу», — внезапно тропинка становится проходимой и путешествие не таким страшным. Почти все время, что я училась в университете, Кении Коллинз был для меня таким человеком. Он не допускал опозданий со сдачей работ, и мне приходилось собираться с силами и заканчивать их вовремя. Когда я застревала, он мне помогал — но не подталкивал — найти верные слова, чтобы выразить то, что я хотела сказать. Со временем он становился больше другом, нежели учителем, зачастую просил меня дать ему прочитать то, что я написала по другим предметам, мягко указывая, где я отклонилась от темы, или предлагая новое направление, которое я могла раскрыть. Иногда он даже просил меня прочитать его работы, и мне очень льстило, что он прислушивался к моему мнению и даже ценил его.

Кении, Марджи и я часто проводили время вместе с Пат, другой студенткой магистратуры по английской литературе, у которой было замечательное чувство юмора. Мы проводили целые дни в библиотеке, а вечерами по субботам и воскресеньям собирались у Кении и Марджи или у Пат. Мы вместе готовили ужин (к счастью для меня, они все умели готовить), слушали музыку, обсуждали учебу и наших друзей, а большей частью много смеялись. Пива и вина было предостаточно, но я быстро решила (как во время моего короткого флирта с наркотиками), что мне не нравится пить. Мне не нравился вкус, мне не нравились калории, и мне особенно не нравилось, как я себя чувствовала от выпивки — и когда я пила, и на следующее утро. Кроме того, жизнь то время казалась гораздо более приятной на ясную голову.

Я никогда не была смешливой, но что-то в этих людях делало меня беззаботной и веселой. И поскольку мне казалось ужасно смешным, почти все, что говорила Пат, мне было нетрудно разразиться приступом хохота, от чего она тоже начинала хохотать. Мы начали забавляться в общественных местах, пытаясь смутить нашего дорогого друга, джентльмена с южными манерами и воспитанием. Мы смеялись, хихикали, в общем, вели себя не так, как подобает истинным леди: Маржи смущалась, а лицо Кении становилось пунцовым.

«Прекратите немедленно, — бормотал он в ресторане. — Люди на вас смотрят. Элин, Пат, перестаньте, так нельзя!» Чем больше возмущался (или делал вид), тем больше мы смеялись, останавливаясь только для того, чтобы перевести дыхание. Быть такой беззаботной, дурачиться с близкими друзьями, когда захочется, значило для меня быть свободной, не быть, как обычно, застенчивой и неловкой.

В начале моего последнего курса Кении (который к тому моменту закончил свою работу в магистратуре) предложили очень хорошую преподавательскую должность в университете — но не в Вандербильте. Вместо того, чтобы за него порадоваться, я чувствовала, что мое сердце разбито. Что еще хуже — я запаниковала. Пат закончила магистратуру и тоже уезжала. И хотя у меня были и другие друзья, и я нашла свою нишу в философии, когда я была с Кении, Маржи и Пат, я чувствовала себя как дома: они были моей семьей, зачастую более понимающей и принимающей, чем моя настоящая семья. Уж точно в то время они знали меня гораздо лучше. И теперь все это подошло к концу. Как я могу оставаться здесь без их дружбы, без смеха и без мудрого руководства Кении?

Конечно, он постарался меня успокоить, как всегда, спокойно и заботливо сказал, что я более чем способна самостоятельно закончить учебу в университете, и что мы всегда будем на связи. Наши жизни изменятся, но наша дружба нет, и к тому же есть телефон, письма и каникулы, когда мы можем ездить друг к другу в гости.

Одна моя часть слышала его слова и верила им. Но другая часть начала расшатываться. Я вела себя как безумная днем, не спала ночами. Очень быстро мое поведение начало напоминать то хаотичное поведение на первом курсе — я была слишком шумной, неконтролируемой, я сдуру рисковала, делала глупости, мой смех часто переходил в истерику. Пару раз я заметила, как люди смотрели на меня с тревогой. Ну и пусть, подумала я. Мне все равно. Гори оно все синим пламенем.

В день отъезда Кении и Маржи я безутешно проплакала много часов. После этого в течение нескольких недель я была выжатой, и не могла сфокусироваться; мне постоянно казалось, что я вижу его в толпе, чуть впереди меня, или там, в тени под деревьями. Но конечно я знала, что это был мираж. Жизнь продолжалась, но мне было нелегко, и весь последний год в университете я постоянно скучала по нему, всегда чувствовала, что мне не хватает его и того душевного покоя, который он привнес в мою жизнь.

* * *

Чем ближе становился мой выпуск, тем лучше я знала, что должна принять важные решения. В течение четырех лет у меня была безупречная академическая репутация, я даже была выбрана представителем моей группы на выпускной церемонии. И хотя от меня не требовалось произносить речь, меня должны были вызвать на подиум, представить аудитории, которая поприветствует меня аплодисментами — и это вызывало у меня смешанную реакцию. Я гордилась признанием моих достижений, но все же мне не нравилось выделяться, и мне уж точно не нравилось, что все будут на меня смотреть. К тому же меня пугала сама идея моего будущего (а именно — необходимость его планировать). Будущее означает перемены и неопределенность, а я никогда не любила ни того, ни другого. Я постоянно чувствовала себя неуверенно, как будто земля вот-вот начнет качаться у меня под ногами. Что-то должно последовать, но что?