Не держит сердцевина. Записки о моей шизофрении - [112]

После того, как я уже достаточно поднахваталась знаний, я начала принимать пациентов к концу моего первого году обучения, и я принимала пациентов в течение нескольких лет под строгим надзором. Работа была трудной, но благодарной. Понять анализ было трудно без опыта нахождения «по другую сторону кушетки». Я не намеревалась продолжать клиническую работу, поскольку психоаналитик должен был оставаться «анонимным» для своих пациентов, и эта книга сделала бы это сложным.

Чем больше я работала вместе со всеми в институте, тем больше я начала понимать, насколько важным (для всех нас) было рассказать им про свою болезнь; в конце концов я пришла к Джин, главе институтской комиссии по успеваемости (которая следила за нашими успехами и переводила нас на следующий год или на другого пациента), и начала рассказывать ей про себя.

«Погоди, погоди», — сказала она и мое сердце на секунду ушло в пятки. Меня выгонят, меня выгонят. Но это было совершенно не так. «Ты не возражаешь, если я буду записывать?» — спросила она. «Потому что это поразительно!» В этот день она стала моим консультантом, и как она, так и комитет, всегда относились ко мне положительно и поддерживали меня в моей работе. Хотя моя клиническая работа должна была быть приостановлена на какое-то время, я уже наработала достаточно для моей докторской диссертации — на тему «информированное согласие на психоанализ». LAPSI незадолго до того слился с психоаналитическим институтом Южной Калифорнии, и мы теперь назывались «Новый психоаналитический центр».

Каплан, конечно, пристально следил за моим прогрессом; это, конечно же, лило много воды на нашу психоаналитическую мельницу. Кандидаты в психоаналитики обычно имеют массу жалоб на свои институты, сказал он мне, «но, кажется, вы в своем институте расположились с удобством».

«Да, именно так», — ответила я. — «Я очень счастливый постоялец».

* * *

Стоить отметить, что Стив и я занимались не только тем, что говорили о моих кризисах в наших частых телефонных марафонах; мы часто работали, и очень тяжело. Он был очень умелым, творческим и бесконечно терпеливым учителем в работе над моей статьей о применении средств усмирения, а также в сотрудничестве со мной в работе над книгой «Суд над Джекилом: расстройство множественных личностей и уголовное право», опубликованной нью-йоркским университетским издательством в 1977 году, и получившей положительные отзывы.

Из Мичигана Стив переехал в Гарвард, где получил должность главного психолога в дневном стационаре больницы массачусетского центра психического здоровья, где он работал с практически такими же пациентами, которые жили в реабилитационном центре в Нью-Хейвене. Постепенно этика стала занимать первое место в его интересах, и он был назначен научным сотрудником совета колледжа гарвардского центра по профессиональной этике. Он также занял должность и на медицинском факультете Гарварда, на отделении медицинской этики, и со временем стал директором по этике американской психологической ассоциации в Вашингтоне. Несмотря на то, что мы жили на противоположных концах страны, наша дружба становилась только сильнее. Мы часто разговаривали, вместе писали работы, виделись на профессиональных встречах, и тогда, когда я ездила на восток, чтобы повидаться с семьей.

Интересно, что (несмотря на его сотрудничество) Стив не согласился с основным посылом моей книги по РМЛ — что человек с РМЛ, чье альтер-эго совершило преступление, должен быть признан невиновным по причине невменяемости, потому что невиновные альтер-эго не должны быть наказаны. («Лучше освободить десять виновных, чем…».) Стив считал, что «цельная личность» не должна была освобождена от ответственности. Он спросил моего разрешения написать статью, которая, по сути, будет спорить с моей аргументацией. Смеясь, я сказала: «Да пожалуйста!» Когда его работа была опубликована, нас вместе пригласили на телевизионную передачу канала NBC Дейтлайн, где мы представляли противоположные юридические точки зрения.

Дружба, поддержка и интеллектуальное общение со Стивом служило мне проводником по интересным путешествиям сквозь годы, но это событие было первой ласточкой. Оно было очень напряженным, стрессовым, и на каком-то уровне — сюрреалистическим. Интервью длилось четыре-пять часов, но, в конце концов, они показали только три минуты из него. Это не было испытанием на прочность. Мы продемонстрировали свой высокий профессионализм, давали в меру доходчивые объяснения, и воздержались от обмена персональными колкостями, хотя пару раз Стив сказал «Ну это ты как всегда». Думаю, что я могла бы подколоть его по поводу похода в парикмахерскую, но тогда он мог бы поддразнить меня за то, что я купила по этому случаю новый синий костюм. Это очень непросто, дебатировать со своим старым другом, который знает тебя так же хорошо, как Стив знал меня — на самом деле позже мне пришло в голову, что Стив мог прекрасно представить и отстаивать обе точки зрения, а я могла бы прекрасно оставаться дома с Уиллом.

* * *

Как и любой медицинский препарат, наван, который я принимала в течение десятка лет, имеет побочные эффекты. Некоторые из них опасны, такие как злокачественный нейролептический синдром, потенциально летальное расстройство, при котором лекарство становится буквально ядом для вашего организма; другие были малоприятны взгляду и очень некомфортны, как ПД (поздняя дискинезия)