Не боюсь Синей Бороды - [139]

– Ваше? – спросил один из них.

Бухгалтер ошалело осмотрел содержимое и кивнул.

– Тогда распишитесь.

Под нос ему сунули бумажку и ручку, и красавчик комиссар отпустил его, дав наконец выпрямиться. Бухгалтер быстро вытащил из кармана нано-фон, но Комиссар, как будто ожидая этого, выхватил его и бросил одному из парней. Тот ловко поймал его, осмотрел со всех сторон, словно впервые в жизни видел нано-фон, положил в коробку и черкнул что-то на бумажке.

– Немедленно отдайте нано-фон, – задрожав, сказал Бухгалтер. – Я знаю свои права.

– А это не права, – возразил Комиссар. – Это следственный материал.

– Я имею право позвонить адвокату, я должен позвонить жене.

– Адвоката тебе назначит Газолия, если сочтет нужным. А о правах не волнуйся. Ты их скоро поимеешь, все до одного. Жене сообщат, когда надо. Так что давай, подписывай, что вещественные доказательства твои, чтоб потом претензий не было. Нам чужого не нужно. Правда, ребята?

Ребята загоготали и, подхватив коробки, стали выходить из кабинета. Шеф все еще топтался в коридоре, поджидая понятых. Когда те зашли в кабинет, Бухгалтер стоял лицом к окну и, глядя на раскинувшийся перед ним Баблоград, по которому струилась Алет-река, деля его на две части, перечислял про себя все его храмы, стадионы, проспекты, мосты, памятники, рестораны, парки, театры и шопинговые центры. Ему казалось, что если он правильно назовет все видные ему отсюда точки и, ни разу не ошибившись, соединит их между собой улицами, проспектами и мостами, то восстановит реальность, и все, происходящее здесь, в кабинете, растает, как страшный сон. Он так увлекся, что не сразу услышал, как снова заговорил Комиссар, но теперь уже серым и монотонным голосом, не вязавшимся с его яркой внешностью.

– Бухгалтер, вы арестованы по подозрению в совершении преступлений по статье 58-1 а, б, в – а именно: в измене Газолии, в преступном сотрудничестве с иностранными агентами с целью личной наживы и в хищении в особо крупных размерах из газолийской казны. Все, что подозреваемый имеет сказать в свое оправдание, может быть использовано против него. Понятые, прошу расписаться. Подозреваемый, с этого момента все нарушения закона, как то: неповиновение, обструкция и оказание сопротивления представителям закона, в вербальной или физической форме, – будут внесены в судебное дело и будут рассматриваться как отягчающие обстоятельства…

«Все, что подозреваемый имеет сказать в свое оправдание…» – крутилось в голове у Бухгалтера, – «имеет сказать в свое оправдание… разве это наш великий, могучий газолийский язык?» – пока он невидящим взглядом смотрел, как, согнувшись над столом, расписываются понятые. Рядом с ним опять очутился Комиссар и молча надел ему наручники. Потом они шли по пустому коридору в полной тишине. Из распахнутых дверей на него смотрели коллеги, какой-то смельчак даже махнул ему рукой, мол, держись, старина.

Они вошли в лифт, где уже стояли три парня в кожаных комбинезонах, но без коробок, и поехали на крышу. Там их ждал вертолет, тоже с логотипом солнца, пронзенного мечом, на блестящем крутом боку. После короткого перелета они приземлились на площадку, оцепленную вооруженными солдатами. Грузовой лифт повез их вниз и, подпрыгнув, остановился. Его долго вели длинными коридорами, спаянными между собой железными лестницами. В глазах рябило от бесконечных дверей и углов, которые они огибали, углубляясь в неведомый лабиринт. По-прежнему ничего не осознавая, Бухгалтер пришел в себя уже в камере. Он даже не заметил, кто и когда снял с него наручники. Он был один. Сколько он простоял так, посередине камеры, неподвижно, боясь пошевелиться и дотронуться до чего-нибудь, чтобы не стать частью этой яви в недрах страшного лабиринта и тем самым признать ее существование? В конце концов, так ни к чему и не прикоснувшись, он осторожно опустился на пол и, обхватив колени, сжался в комочек.

Комиссар вел допросы в затхлом помещении с грязно-зелеными стенами без окон. Странно было видеть этого красавца в столь убогих условиях, как будто павлин по ошибке залетел в бедный курятник. Но Комиссара, судя по всему, это эстетическое несоответствие нисколько не смущало. Он всегда был бодр, безупречно и щегольски одет и опрыскан мужественным ароматом, а иногда даже посвистывал от какого-то, только ему одному ведомого, удовольствия. Однажды, заметив удивленный взгляд Бухгалтера, он засмеялся, показав белоснежные зубы.

– Я люблю свою работу, Бухгалтер, вот и свищу, а заодно разряжаю обстановочку. – Он посерьезнел. – И работаю я на совесть, так что прими это к сведению, никаких поблажек от меня не жди, пока не проявишь сознательность и не поможешь нам разоблачить врага.

Над столом Комиссара висел портрет Великого Зодчего – уже с новым лицом, конечно. Бухгалтер заметил, что тот каждый раз так подвигал свой стул, чтобы оказаться точно под его головой. Пожалуй, это было единственное, что по-настоящему волновало Комиссара и несколько омрачало его безмятежное, гладкое лицо, – если положение его тела по отношению к Великому Зодчему не вполне соответствовало его чувствам. Тогда он мог долго передвигать стул налево и направо, придирчиво оглядываясь наверх, пока не принимал идеальную позицию. Когда Комиссар был в благодушном настроении, то предлагал Бухгалтеру сесть, а иногда даже разрешал снять с него наручники. Правда, к доброте Комиссара Бухгалтер теперь относился с опаской, навсегда запомнив первый раз, когда тот позволил ему сесть. Видимо, по молодости и артистическому складу ума, а может, из любви к своей работе, которую он оберегал от рутины, Комиссар каждый раз как бы начинал допрос заново, применяя различные и всегда непредсказуемые методы. На самый первый допрос, просидев сначала трое суток в камере, Бухгалтер шел почти с радостью. Обладая феноменальной памятью, он за это время восстановил в голове все цифры из последних годовых отчетов и налоговых документов «Бельведер Компани». С цифрами к нему сразу вернулись силы и всегдашний оптимизм, и теперь он жаждал поделиться своими расчетами с органами, совершившими ошибку. «Сейчас все разъяснится, – думал он, огибая угол за углом. – Они поймут свою ошибку, извинятся и, может быть, уже сегодня отпустят меня, и я увижу жену и детей». При этой мысли у него так сильно заныло сердце, что он невольно застонал, на что один из конвоиров грубо прикрикнул на него. Бухгалтера втолкнули в кабинет, и он уже раскрыл рот, как увидел, что там пусто. Бухгалтер стал стучать в дверь, потом присел на стул и положил руки в наручниках перед собой на стол, а позже, утомленный долгим ожиданием и неизвестностью, опустил на него голову. С шумом дверь распахнулась, и вошел Комиссар.