Названец - [53]

Часто думалось им, что в случае смерти Анны Иоанновны им придется скорей, вслед за герцогом, не только просто покидать Петербург, но почти спасаться и бежать в Курляндию. И вдруг оказалось, что они остались в России и стали в Петербурге гораздо более властными лицами, чем когда-либо в царствование императрицы.

Пройдет еще несколько времени, и, по всей вероятности, при удалении родителей императора уже не «его светлость», а «его высочество» станет почти тем же монархом. Врагов, конечно, у него много и в Петербурге, и в Москве, и по всей России, но он не уступает и не уступит. Каждый день «эта гидра» теряет несколько голов. Ежедневно арестовывается куча народа, и, конечно, силы враждебной партии слабеют.

Разговор само собой перешел на то, что, ввиду массы арестов, дела у г-на Шварца все прибавляется. Сам генерал Ушаков, окончательно заваленный делами, уже просит о расширении своей Тайной канцелярии на два отделения и о прибавке по крайней мере двух дюжин новых чиновников. Он уже заявил, что в деле о заговоре против регента, возникшем по докладу князя Черкасского, можно будет допросить всех арестантов только через месяц. А подобные дела не могут ждать.

Добрейший Адельгейм заявил, что есть верное средство ускорить суждение дел, только стрит изменить условия пристрастия и пытки. По его мнению, Россия, как варварская страна, опоздавшая во многом, запоздала и в отношении обычаев судопроизводства.

Шварц горячо согласился со своим гостем-приятелем и стал доказывать то же самое, но уже со ссылками, с аргументами. Допрос с пристрастием и вообще сыск был конек Шварца. Он относился к этому вопросу как специалист и как ученый.

Но едва хозяин начал чуть не лекцию, причем начал повествование чуть не с Адама, все дамское общество воспротивилось такой беседе.

— Ну, хорошо… после! — сказал Шварц. — Дамы важных государственных вопросов не любят.

XXXIII

Тотчас после ужина, уже за полночь, гости стали разъезжаться, и в первом часу уехала и семья Кнаус. Остались лишь самые близкие друзья и ровни хозяина. Подчиненный Лакс тоже уехал.

Трубки и сигары задымились еще пуще, и настоящее немецкое пиво, получаемое морем, полилось рекой.

Речь снова зашла о невероятном счастье для дикой России, что судьбы ее очутились в руках герцога. Однако вскоре же хозяин перевел разговор на свой конек.

Разгоряченный беседой, а главным образом пивом, Шварц начал говорить воодушевленно и красноречиво и действительно прочел целую лекцию своим слушателям. Некоторых он очень удивил заявлением, что все, что творится теперь в судах Европы и у них, в России, существовало еще до Рождества Христова.

— Вы думаете, мы, что ли, выдумали, — говорил он, — как заставить виновного перестать лгать, а начать говорить правду? Все, чем мы пользуемся, придумали люди, которые жили чуть не за две тысячи лет перед нами. У древних римлян уже было целых пять главных приемов пытать преступника. Первое было verbera — это самое простое сечение розгами, которому подвергались все, за исключением важных римлян. В более серьезных делах обращались к equuleus, то есть растяжению рук и ног на деревянном козле, то, что так любили и здесь, в России, при Великом Петре Алексеевиче. И хоть он и приказал реже обращаться в не важных случаях к этому способу пытки, тем не менее ничего поделать не мог. Уж очень она понравилась судьям по всей России. Теперь это бросили и заменили другим, а оно тоже было у римлян и называлось fidiculae. Глупые россияне воображают, что это нечто менее свирепое, чем equuleus, и, конечно, ошибаются. Это растяжение не на козле, а на веревках, которое гораздо мучительнее, поэтому для судьи гораздо полезнее. Наконец, теперешние железные крючья или теперешнее поджигание огнем ли или горячими угольями — все это опять-таки существовало две тысячи лет тому назад. Пытку с крючьями римляне называли по своему — ungulae, a полезные нам для допроса угольки и вообще огонь называли laminae. При этом, как у нас теперь, так и тысячи две лет назад, поднятие тела на веревках и сечение розгами было, конечно, легкой пыткой. Разумеется, теперь не в такой дикой стране, как Российская империя, а в нашем отечестве — в Германии — государственная власть придумала многое, о чем римлянам, конечно, и не снилось. Если бы не упрямство покойной императрицы, то все эти изобретения германские уже давно были бы и здесь и, конечно, теперь оказали бы нам громадную пользу. Теперь придуманы средства заставить виновного заговорить тотчас и даже выложить всю свою душу на ладонь. И должно честь отдать Германии, что все эти новоизобретения принадлежат ей. Так, изобретен был особый инструмент для пытки в Мекленбурге, а другой, еще более сложный, изобретен в Бамберге. Они так и называются именами этих городов. Наконец, есть замечательная, получше козел и веревок, хорошо известная в судах Германии мангеймская скамья. А еще того лучше — головной убор в Пруссии, так называемая померанская шапка, под которой череп, хрустя, из большого делается маленьким. А еще забыл диво дивное — люнебургский стул. Эта вещь, так сказать, бессмертная. И пока мир стоит, люнебургское изобретение будет только распространяться, и всякий судья Люнебургу спасибо скажет. Но ничего этого, к несчастью, у нас под рукой нет. Только теперь я хочу сделать доклад его светлости и надеюсь, что герцог согласится со мной. Если мы заведем хоть бы только померанскую шапку и люнебургский стул вместо дурацкой русской дыбы, то, поверьте мне, вы не будете жаловаться, что всякие розыски и допросы затягиваются на целый год. Отвечаю вам, что с этими прелестными изобретениями, сколько бы народа ни было арестовано по всей России, мы за два месяца покончим все дела. — И, рассмеявшись весело, Шварц продолжал:- Теперь с дыбой и с огнем надо возиться, возобновлять пытку по нескольку раз. А посади я завтра самого отчаянного и упорного лгуна на люнебургский стул всего только на пять минут, то он после второй минуты уже начнет мне рассказывать не только все, что скрывает, но и все то, что я захочу. Русский человек, как дурак, только и мог придумать что грубую и опасную для жизни пытку… При легкой пытке никогда ничего не добьешься, а при сугубой, жесточайшей человек с изодранным мясом и изломанными костями иной раз не скажет всю правду потому, что сразу потеряет возможность говорить, — и рад бы сознаться, да сознание потерял. А вместо этой возобновляемой пытки, берущей огромное время, дайте мне «стульчик» или хоть мангеймскую скамеечку, и я на каждом виновном потеряю, говорю вам, всего пять минут.