Найти Джейка - [76]

Я не могу сдвинуться с места. Я пришел сюда за Джейком, но я не готов к тому, что его больше нет, что он уже покинул нас. Что он ушел совершенно один, и я никогда его не верну. Я не смогу с ним больше поговорить. Мы больше не будем смеяться и шутить. Мы не будем бороться во дворе и накрывать стол к ужину. Я не буду подвозить его в школу, ждать из секций и клубов и забирать обратно. Он никогда не пойдет, улыбаясь, мне навстречу и не окажется со мною рядом.

Я не готов к тому, что, начиная с этого момента, Джейк всегда будет только внутри меня. Что мне останутся лишь воспоминания и бесконечная мука невозможных и бессмысленных предположений: «А что, если?.. А если бы только… Как бы я хотел, чтобы…»

Кто-то идет в мою сторону. Или кто-то все время был рядом? Вдруг залаяли собаки, и это приводит меня в чувство. Я делаю шаг, затем другой. А потом падаю на колени и обнимаю то, что раньше было Джейком, но никогда уже больше им не станет. Я держу тело сына в своих руках. Но это уже не он. Я рыдаю в гневе и отчаянии. И даже не вижу пустую коробку из-под боеприпасов, зажатую в его холодной руке.

ГЛАВА 28 После

Я один с Джейком, теперь мы оба здесь, в лесу за домом Мартинов-Кляйнов. Пусть время идет, пусть птицы кричат с деревьев над фортом, меня самого как будто больше нет. И вдруг я чувствую чье-то присутствие и поднимаю глаза: передо мной стоит огромная полицейская собака, немецкая овчарка. Я смотрел в ее глубокие карие глаза, не снимая руки с бездыханной груди сына. Помнится, кто-то говорил мне, что нельзя смотреть собаке в глаза, что это может быть воспринято как вызов. Но я в тот момент испытываю нечто совсем иное: великолепное животное смотрит мне прямо в душу, в тот ее уголок, где она чует подобие жизни. Собака смотрела на то немногое, что от меня осталось, и звала меня назад. Я в этом уверен.

Овчарка не двигается. Я слышу, как к нам приближаются люди, но это не мешает установившейся между нами связи. Мы как будто говорим друг с другом, два животных в лесу, обсуждающих самый главный вопрос:

«Он мертв».

«Да».

«Я тоже не могу жить».

«Ты должен».

«Почему?»

«Потому».

«Думаешь, оно того стоит?»

«Конечно».

«Я не понимаю».

«Еще как понимаешь».

Больше всего на свете сейчас мне хочется умереть. Я не желаю вставать и возвращаться из леса. Не вижу никакого смысла в том, чтобы продолжать дальнейшее существование, состоящее из миллионов бессмысленных секунд. Я хочу лечь рядом с сыном и никогда больше его не покидать. Одним словом, воли к жизни у меня больше нет.

Или есть? Ведь что-то заставляет меня, например, дышать? Может быть, Рейчел и Лэйни? Это был бы правильный ответ, человеческий, ожидаемый ответ. Иначе я просто-напросто не был бы человеком.

Но истинная причина заключается в том, что я страшно напуган. Я боюсь смерти. Я боюсь жизни. Я боюсь потери. Я боюсь перемен. Я боюсь всего и ничего одновременно. Инстинкт, передавшийся мне от предков, живших в доисторические времена, мучает меня, удерживает на краю. Он перезагружает мои мозги. Он сужает мое видение до точки. Я больше не мыслю на годы вперед, или на несколько дней вперед, или даже на несколько мгновений вперед. Я даже не думаю на один вдох вперед. Я просто вбираю в легкие воздух и тут же выпускаю его обратно. Все свелось к примитивному механизму выживания.

Я позволяю поднять себя и увести, хоть и продолжаю оглядываться назад, на Джейка. Я хочу заплакать, но, вероятно, во мне иссяк запас слез, и вместо этого мое тело начинает сковывать смертельный холод.

— Я не хочу его здесь оставлять, — пытаюсь произнести я, но из моих уст раздается лишь слабый шепот.

— Не беспокойтесь, мистер Конолли, — говорит коп. — Мы позаботимся о нем. Мне кажется, вам нужен врач.

— Какой врач? Со мной всё в порядке.

Полицейский крепко держит меня под локоть, и мы вместе идем по незаметной заросшей тропинке. И, странное дело, дальше я ничего не помню: ни как мы прошли мимо дома Мартинов-Кляйнов, ни что было потом. Я прихожу в себя только в машине «скорой помощи». Медбрат подносит к моему лицу кислородную маску, я вдыхаю холодный воздух и ничего больше не боюсь.

Скосив глаза, я вижу блестящие инструменты, капельницу, манжет тонометра вокруг моего бицепса; на мне лежат три одеяла, но я не чувствую их веса.

— Просто полежите, мистер Конолли. У вас резко упало давление. Мы сейчас сделаем укол, и все будет хорошо.

Нет, не будет, но откуда парню об этом знать. И я не собираюсь ему ничего говорить. Просто закрою глаза.

Когда я, наконец, в состоянии сесть без посторонней помощи, возле меня оказывается Рейчел. Вместе с санитаром они помогают мне выйти из машины. Мы обнимается. По лицу ее безостановочно текут слезы, и она дрожит у меня в руках. Я держу ее, но все равно ничего не чувствую.

Наверное, я должен вести себя как-то иначе. Я оглядываюсь в уверенности, что все вокруг смотрят на меня, изумляясь моему спокойствию и невозмутимости.

— Тебе холодно, — на время перестав плакать, говорит жена.

— Со мной все в порядке.

Сознание немного проясняется, и я вспоминаю:

— А где Лэйни? Ей лучше не…

— Она осталась с моей мамой.

А я и не знал, что ее мать приехала с побережья. Надо признаться, я вообще ни разу не вспомнил о родителях Рейчел за все это время. Впрочем, я не звонил и своим родным. И вдруг я чувствую себя виноватым перед ними, как ни абсурдно это выглядит в данный момент.