Навстречу солнцу - [13]

— Да, — продолжал я, — советские лагеря сломали, искалечили десятки тысяч судеб, погубили многие тысячи жизней японцев. Но ведь и несопоставимое число судеб и жизней в десятке стран Азии были погублены вторжением туда японской армии в начале 30–х годов, многие года разбойничавшей там. А в декабре 1941 года ещё и нападением ваших военно–морского флота и авиации на Пёрл Харбор, развязавшим войну на Тихом океане, окончившейся массовой гибелью мирных граждан в Токио, Хиросиме, Нагасаки… Но мы — о русских и ГУЛАГе, которые до конца дней останутся в памяти выживших и возвратившихся. Так знайте и вы, что в «том самом» ГУЛАГе только в «мирные», невоенные, года замучено, погибло, пропало без вести миллионы российских граждан? Тех самых «русских», которых вы не устаёте называть вашими палачами…

Ни в коем случае не пытаюсь умалить масштаб вашей человеческой трагедии в ГУЛАГе. Но это не значит, что я могу забыть о Русской Катастрофе. И вот, как бы вне всякой связи с этим, я задаю вопрос тем из вас, кто выжил и вернулся. Задаю вопрос женам, детям, внукам вернувшихся когда–то, но, как кровные братья мои, мои друзья по Братскому лагерю Тому Ибуки, Ясунори Матсуо, как сотни других моих друзей, не доживших до этой вот встречи. Спрашиваю живых, спрашиваю жен, детей и внуков уже ушедших японцев: выжили бы их близкие и вернулись бы домой, не будь рядом с ними в те страшные годы добросердечных русских людей, — таких же, как и они, заключённых–каторжников? Тех, кто голодая сам, имел мужество поделиться с японцами — соседями по нарам — бесценным ломтем хлебной пайки и несколькими ложками пустой но горячей баланды, кто отдавал покалеченным на путевых работах японцам свою кровь, — а крови–то у них было чуть–чуть, чтобы только самим выжить. Которые, не задумываясь, отдавали снятые с себя, годами скрываемые при шмонах, «незаконные» душегрейки и последние носки, чтобы спасти от гибели на сорока–пятидесятиградусном морозе замерзающего японца, выходца с какого–нибудь тропического островка Якушимы.

Но это всё — заключённые, товарищи по несчастью.

Но ведь рядом всегда были и другие русские, и не русские, — не заключённые — вольнонаёмные; и они тоже помогали выжить нашим товарищам всех наций и народов, которыми издавна в бесчисленных своих зонах и лагпунктах до отказа наполнен был «Архипелаг-ГУЛАГ».

В Братске вольные работали вместе с нами на строительстве железной дороги и мостовых переходов. И они помогали нам так же бескорыстно и самоотверженно, но только рискуя при этом собственной свободой, судьбою близких, иногда — жизнью их и своей…

Были рядом, — ближе некуда, — офицеры и солдаты — конвойники. «Гады». Многие из них навсегда остались в памяти нашей, ими же и покалеченной, извергами, палачами, убийцами.

Они этого заслужили.

Об этом написаны горы воспоминаний. Об этом — тьма изустных свидетельств, — былей и «баланд». Не это всё — только лишь полуправда. Правда в том, что нам с вами не забыть никогда — нам, и вам, — бывшим заключённым ОЗЕРЛАГа в Братске. Вспомните, как мы, бригада кессонщиков, не сговариваясь с вами, гражданами Японии, в августе 1949 года бросились вместе в ледяную Ангару, в заранее обречённой попытке спасти гибнущих в стремительном течении солдат конвоя и их офицера…

И нас тотчас накрыл пулемётный огонь со сторожевых вышек….

Через день, рядом с могилами лейтенанта Миши Крочека — чеха, сына военнопленного Первой мировой войны — и трёх солдат, имён которых мы так и не узнали, бригады похоронили своих товарищей. Это были японцы Тсубо Эциро, Хатори–сан, Садао–сан; немец Хорст Биерманн; латыш Антанас Лиепа; украинец Василий Соколов; русский Сергей Лопатин… Меня не похоронили тогда потому, что Еийши Танака, — я вижу тебя, Еийши! Я узнал тебя, друг!, — потому, что вот этот человек, — вот он сидит в шестом ряду, — встань, Танака–сан, пусть все увидят тебя! — Потому, что вот этот человечище!, истекая кровью из шести пулевых дырок и теряя силы, вытащил меня из Ангары и вынес на берег…

Спасибо тебе, брат мой!…

А что было весною 1950 года?

Тогда, перед Падунским порогом, взвод конвойных солдат кинулся в шугующую реку, в стремительный, километровой ширины каньонный бешеный поток, покрытый полутораметровой толщины летящими по нему льдинами… Бросился спасать полсотни заключённых из перевернувшегося и затонувшего под напором ледяной массы кессона. А среди погибавших были и японцы. — Вижу тебя! Вижу, узнал! Встань, Марумо–сан! Встань и покажись всем, старик! — Вспомни, как второй раз родился!

… Нас–то, всех, они спасли. Только половину из взвода, вместе с лейтенантом Левченкой — имён не знаю — Ангара унесла в Океан…

Об этих «происшествиях» в Братске я напомнил только потому, что и вы были их участниками. Или знали их подробности. А о скольких подобных трагедиях, в которых люди оказывались, вдруг, настоящими людьми, вы знать не могли?!… И вот ещё что, друзья мои.

Почему–то, всё доброе, светлое и помогшее вам выжить, ассоциируется вашей прессой лишь с памятью о моей матери и, даже, с моим именем. Это совсем не так. Одна она, или один я ничего бы не сделали, если бы рядом с нами, если бы вокруг нас не существовали добрые люди!