Навсегда - [4]

Когда враги Россию, словно сад

Цветущий, плодоносный, вырубали,

Из партизанских снайперских засад

Тургеневские девушки стреляли.

ОТВЕТ НЕНЕЦКОЙ ДЕВУШКЕ

С. Давыдову

Ненецкая девушка мне сказала: «Кто не построит лодку, дом и не убьет медведя, — тот не мужчина».

Хотя поэт на выдумки не беден,

Растаешь ты вдали, уйдешь в пургу.

Построить лодку, дом, убить медведя —

Я ничего такого не смогу.

Не потому, что нет во мне азарта,

Не потому, что крылья не легки.

Захочешь — я умчу тебя на нартах

Своей шальной, рискованной строки.

Ио это к слову. Я тебе не нужен.

Придет другой — лихая голова.

Он будет по-медвежьи неуклюжим

На всякие красивые слова,

Неловок до отчаянья в беседе,

Такой молчальник, что из сердца стон.

Но дом построит и убьет медведя,

И победит тебя — лишь только он!

«Обычный двор, ташкентский двор…»

Обычный двор,

             ташкентский двор.

Собака дремлет,

             голубь бродит.

И откровенный разговор

Они со мною вдруг заводят.

Больна собака и стара.

И повидала в жизни виды.

Была доверчива,

                      добра,

А получала лишь обиды.

Вот так ты душу отдаешь.

Все терпишь,

                  хоть бывает всяко.

Я чем-то все-таки похож

На ту ташкентскую собаку.

«Все явственнее доносился в Киев…»

Все явственнее доносился в Киев

Днепровской битвы отдаленный гром.

Не спали жители в часы такие:

Ведь участь их решалась за Днепром.

И если голос пушек, лязг металла

Пугал в ночи проснувшихся ребят,

То мать, склонившись, тихо им шептала:

— Не бойтесь. Спите. Это Сталинград…

И славой осененный, и величьем,

Вошел он, опален и запылен.

Снял каску и — как требует обычай —

Отвесил низкий Киеву поклон.

«Те годы… Снова воскрешать их…»

Те годы… Снова воскрешать их:

В ночной тиши

Луна. Руины. И Крещатик.

И ни души…

И все отсвечивало странно

Под той луной.

Проломы стен зияли раной

На Прорезной.

А ранним утром так янтарно

Светилась высь.

Всплывало солнце над казармой.

Вдруг: «Становись!»

Конечно, голос тот и норов

Вся знала часть.

— Эй, Окунев, без разговоров!

И вот: «Равняйсь!»

Нас взбадривает окрик властный,

 Но в путь, так в путь…

Куда, зачем, пока не ясно…

Так вот в чем суть:

Скопленье немцев оробелых,

Понурых плеч.

Нам глаз презрительным прицелом

Их всех стеречь.

Их тысячи… Не пять, не десять.

А пятьдесят.

Сандалиями землю месят.

А нас, солдат,

Выводят, чтобы ограждать их.

Мы с двух сторон.

И коридором стал Крещатик.

Не покорен,

Прихлынул, ждет их молча Киев.

Толпы прибой.

Как злодеянья велики их!..

И за собой

Я чувствую, как дышат в спину

Мне млад и стар.

То — затаенный стон невинных.

То — Бабий Яр.

Нам не жалеть и не прощать их…

Затор минут…

Народ. Руины. И Крещатик.

Идут! Идут!

Вот деревянный звук по тракту,

Скрипучий звук.

Позорного их марша такты.

Тот перестук

Их ног. Уйти (мечта бесплодна)

От наших глаз!

Они глядят, куда угодно,

Но мимо нас.

Что низменней, чем глаз вилянье?..

Испуг их лиц…

Смотрел, как истый киевлянин,

Я на убийц.

«Разве можно забыть…»

Разве можно забыть,

Как на рассвете в Полтаве

Женщина, чуть меня не сбивая с ног,

Кричала: «Гриша! Вернулся!»

                 И я был не вправе

Опровергать.

                 Я старался быть Гришей, как мог…

А какой я Гриша?

                Но в такую минуту

Я топтался смущенно на полтавском песке.

Я свое имя забыл и отчество спутал,

Весь поддавшись слепой этой женской тоске…

«Чуешь: чувств нечаянные чайки…»

Чуешь: чувств нечаянные чайки…

Окольцован в их кругу.

Пристань Стайки, птиц мелькнувших стайки

На днепровском берегу,

Был я раньше жизнью обворован,

И судьба была ко мне глуха.

Это счастье — под весенним кровом

Слышать мягкий, украинский говор

Твоего стиха.

«Как-то странно: ты уже дружище мне…»

Как-то странно: ты уже дружище мне.

Ладно уж, тревожь.

Подъезжаем, подплываем к Ржищеву.

Корень крепкий — рожь.

Здесь жила богиня — Берегиня.

Не убережешь.

Не горюй. Воюй со мной, с другими.

Корень крепкий — рожь.

Что же это? Страсти сила злая?

Перед ней не трусь.

На любовь тебя благословляет

Киевская Русь.

Ты вокруг мелькаешь, ты кружишься,

Ну, а в плен берешь.

Так случилось. Присягаю Ржищеву.

Корень крепкий — рожь.

НАПУТСТВИЕ ЛУКОНИНА

«Ты помнишь — первый раз

                        в Тбилиси лето?..»

«Веселость древняя, пастушья…»

Из стихов Луконина

Мне показалось в пятьдесят четвертом,

Что новых далей я не обниму.

Я сам себе казался полумертвым.

И в том признался я ему.

Сказал он: «Что же, чувств остуда

Там вмиг исчезнет.

                  В добрый путь!

Туда доедешь, а оттуда

Уже к печалям не вернуть!

Там далеко с вершины видно

При безнадежности любой.

Одна дорога —

                  на Мтацминду!

Взойдешь там над самим собой,

Над временным, над суетою

И над безверием своим…

Поймешь, что мудрость много стоит.

А жажда славы — призрак, дым…

Там будешь к вечному стремиться,

Успех —

                 лишь видимость высот

Грузин Галактион Табидзе

Твою там искренность спасет».

Луконин,

                родственную душу

Ты в нем постиг чутьем, умом:

«Веселость древняя, пастушья» —

Она была в тебе самом.

Ты понял суть в Галактионе,

Как он, все главное решил:

Бывает, жизнь с вершин и гонит,

Но разве стих согнать с вершин?

Пусть годы гнут,

               пусть беды клонят,

Стих сам —

              вершина всех вершин.

ГОВОРИТ ЛУКОНИН

— Поедем в Грузию к Ревазу Маргиани,