Наука логики - [2]

Приходится исходить из того, что подлинная Логика современной науки непосредственно нам не дана, ее еще нужно выявить, понять, а затем — превратить в сознательно применяемый инструментарий работы с понятиями, в логический метод разрешения тех проблем современной науки, которые не поддаются рутинным логическим методам, выдаваемым неопозитивистами за единственно-законные, за единственно-научные.

Но если так, то критическое изучение «Науки логики» не может сводиться к простому сравнению ее положений — с той логикой, которой сознательно руководствуются современные естествоиспытатели, считая последнюю безупречной и не подлежащей сомнению; не следует думать, что Гегель прав только в тех пунктах, где его взгляды согласуются с логическими представлениями современных естествоиспытателей, а в случае их разногласия всегда неправ Гегель. При ближайшем рассмотрении ситуация может оказаться как раз обратной. Может статься, что именно в этих пунктах гегелевская логика находится ближе к истине, чем логические представления ныне здравствующих теоретиков, что как раз тут он и выступает от имени логики, которой современному естествознанию не хватает, той самой логики, потребность в которой назрела в организме современной науки и не может быть удовлетворена традиционными логическими методами.

Если все это иметь в виду, то задача, перед которой оказывается читатель «Науки логики», рисуется по существу исследовательской. Трудность ее в том, что гегелевское изображение предмета, в данном случае мышления, придется критически сопоставлять не с готовым заранее известным его прообразом, а с предметом, контуры которого только впервые и начинают прорисовываться в ходе самого критического преодоления гегелевских конструкций.

Читатель оказывается как бы в положении узника платоновской пещеры, он видит лишь тени, отбрасываемые невидимыми для него фигурами, и по контурам этих теней должен реконструировать для себя образы самих фигур, которые сами по себе так и остаются для него невидимыми… Ведь мышление и в самом деле невидимо…

Реконструировать для себя сам прообраз, представленный в гегелевской логике вереницей сменяющих друг друга «теней», каждая из которых своеобразно искажает отображаемый ею оригинал, читатель сможет в том случае, если ясно понимает устройство той оптики, сквозь которую Гегель рассматривает предмет своего исследования. Эта искажающая, но вместе с тем и увеличивающая, оптика (система фундаментальных принципов гегелевской логики) как раз и позволила Гегелю увидеть, хотя бы и в идеалистически-перевернутом виде, диалектику мышления, ту самую логику, которая остается невидимой для философски-невооруженного взора, для простого «здравого смысла»

Прежде всего важно ясно понять, какой реальный предмет исследует и описывает Гегель в своей «Науке логики», чтобы сразу же обрести критическую дистанцию по отношению к его изображению. Предмет этот — мышление «Что предмет логики есть мышление — с этим все согласны», — подчеркивает Гегель в своей «Малой логике»[1]. Далее совершенно логично логика как наука получает определение «мышления о мышлении» или «мыслящего само себя мышления».

В этом определении и в выраженном им понимании нет еще ровно ничего ни специфически-гегелевского, ни специфически-идеалистического. Это просто-напросто традиционное представление о предмете логики как науки, доведенное до предельно-четкого и категорического выражения. В логике предметом научного осмысления оказывается само же мышление, в то время как любая другая наука есть мышление о чем-то другом, будь то звезды или минералы, исторические события или телесная организация самого человеческого существа с его мозгом, печенью, сердцем и прочими органами. Определяя логику как «мышление о мышлении», Гегель совершенно точно указывает ее единственное отличие от любой другой науки.

Однако эта дефиниция сразу же ставит нас перед следующим вопросом и обязывает к не менее ясному ответу, а что такое мышление?

Само собой разумеется, отвечает Гегель (и в этом с ним также приходится согласиться), что единственно-удовлетворительным ответом на этот вопрос может быть только самое изложение «сути дела», т. е. конкретно-развернутая теория, сама наука о мышлении, «наука логики», а не очередная «дефиниция».

(Сравни слова Ф. Энгельса. «Наша дефиниция жизни, разумеется, весьма недостаточна, поскольку она далека от того, чтобы охватить все явления жизни, а, напротив, ограничивается самыми общими и самыми простыми среди них. Все дефиниции имеют в научном отношении незначительную ценность. Чтобы получить действительно исчерпывающее представление о жизни, нам пришлось бы проследить все формы ее проявления, от самой низшей до наивысшей»[2]. И далее: «Дефиниции не имеют значения для науки, потому что они всегда оказываются недостаточными. Единственно реальной дефиницией оказывается развитие самого существа дела, а это уже не есть дефиниция»[3]).

Однако в любой науке, а потому и в логике, приходится все же предварительно обозначить, контурно очертить хотя бы самые общие границы предмета предстоящего исследования — т. е. указать область фактов, которые в данной науке надлежит принимать во внимание. Иначе будет неясен критерий отбора фактов, а его роль станет исполнять произвол, считающийся только с теми фактами, которые «подтверждают» его обобщения, и игнорирует все прочие, неприятные для него факты, как не имеющие, якобы, отношений к делу, к компетенции данной науки, И Гегель такое