Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [80]

Отчего оценкой длительности событий и промежутков между ними ведает левое полушарие? Не оттого ли, что в давние времена извечное удивление перед постоянной сменой времен года и всегдашний суеверный страх, что однажды солнце тем не менее может не взойти из-за горизонта, были перекованы просыпающимся «левым» рационализмом в календарь и часы? Мы «вспоминаем» этот этап развития человечества, когда мозг наш приобретает ярко выраженную двуполушарность, когда, как раньше у неандертальца или, быть может, даже у питекантропа, одна из двух «правых» половин нашего мозга понемногу начинает преобразовываться в левую и место удивления и страха занимают понимание и уверенность в правильности и надежности этого понимания.

Все бессознательное – неосознаваемые порывы, желания, страхи, вожделения, во многом определяющие наше поведение, – тоже связано с правым, более древним полушарием. Рука человека, тоскующего на затянувшемся заседании, машинально, помимо его воли чертит контуры чего-то памятного, близкого, утешающего – собаки, например. Это правое полушарие нашептывает ему свою волю.

Эволюция правого полушария тоже на многое проливает свет. Оно служит нам все так же верно, нет, еще вернее, чем раньше, ибо теперь ему, среди прочего, вменено в обязанность унимать не в меру разошедшуюся левую половину мозга. Не тут ли объяснение странностей хроногенного растормаживания? Левое, вневременное полушарие хранит весь свой архив прошлых радостей и страданий, оно, дай ему волю, превратило бы нашу жизнь в сплошное переживание уже бывшего, но правое, живущее «сейчас» и «здесь», привязывает память к данному моменту и месту, затормаживая все «левые» попытки увести нас в абстрактное бытие вне времени и пространства. Если же верного стража конкретности усыпляют барбитуратом или сбивают с ног электрошоком, то оставшиеся полмозга безнаказанно уводят нас в дебри прошлой жизни. Потому, быть может, так медленно и мучительно менялось первобытное сознание, что прогресс шел за счет левого полушария, а развитие его сдерживало правое.

…Маленький человечек приходит в мир наследником тысяч поколений, оставивших ему свои жизни в виде кратких мгновений, незаметных этапов, которые предстоит, однако, пройти в трудах и борениях. Сперва «двуправый», видящий мир в образах, он в несколько месяцев пробегает всю предысторию человечества, и вот уже генетическая программа достает из сундука полученный в наследство от кроманьонца яркий наряд мысли – просыпается юный артист и поэт, музыкант и ваятель. Еще одна или две свечки добавились к деньрожденьевскому пирогу – и вот уже мыслитель, одолеваемый всеми проблемами мира и одолевающий весь мир своими «почему», морщит лоб под короткой челкой. И все это время идет непрекращающаяся борьба на выживание между миллиардами возможных типов личности, каждая из которых отличается рецептурой коктейля, составляемого всего из двух ингредиентов. Крайние «левые» и крайние «правые» безжалостно отсекаются – кому нужен вечно углубленный в себя микрофилософ или микрохудожник, не внемлющий людскому гласу? Комбинации качеств проходят строгую проверку родительской лаской и суровостью, восхищением и насмешкой товарищей по играм, одобряющим или осуждающим взглядом случайных прохожих. Ежечасно гибнут миллионы возможностей, эволюционная мясорубка работает социальными ножами с той же эффективностью, что и биологическими.

В результате остается некоторый спектр людей, обладающих приемлемыми для общества в целом качествами, и каждый из них отформовался отбором, каждый повторил тот путь, что прошло человечество.

Исключения, как водится, подтверждают правило. Есть мнение, что многие психические расстройства – это несбалансированность полушарий. Шизофрения, например, может объясняться тем, что оба полушария стали из-за чего-то «левыми», речевыми и человек потому произносит массу пустых, ненужных слов, лишенных конкретности и смысла. Наталья Николаевна Трауготт рассказывает о своих наблюдениях над больными инфекционными психозами. Они четко делятся на две диаметрально противоположные группы. Одни приобретают видение ребенка, разучиваются понимать любые условности: кладут намокшую открытку с нарисованной на ней девочкой на печь, «чтобы Маша не простудилась», отказываются понимать перспективу – «домик маленький, этот человек в него не влезет», рисунок в профиль для них «плохой, потому что нет второго глаза». Однако картина, где изображено тридцать предметов, незначительно отличающихся друг от друга, запоминается ими полностью, в то время как нормальный человек способен удержать в памяти лишь небольшую часть фигурок. И в той же мере, как лишена абстрактного мышления эта группа больных, страдает от его избытка другая группа. «Это было сразу после войны, хлеб тогда развешивали, – рассказывала Наталья Николаевна. – Спрашиваю: «Для чего тут у нас весы?» – Слышу в ответ: «Чтобы развешивать тяжести». Не осознает, что не вообще тяжести, а именно хлеб, хотя он в то время был очень значим! Или же перед нами знаменитая картина «Охотники на привале». «Что это?» – «Труд и отдых». – «А кто изображен?» – «Все трудящиеся в СССР имеют право на отдых». – «Но кто именно эти вот трудящиеся?» – «Все используют свой отдых по своей инициативе». А одна больная говорила: «Когда я не хожу по комнате, я не знаю, живу ли я» – настолько она потеряла ощущение реальности, чувство тела, пространства, жизни. Не правда ли, психическая аномалия весьма напоминает перекос в работе обоих полушарий?»