Научная журналистика как составная часть знаний и умений любого ученого. Учебник по научно-популярной журналистике - [39]

Как вспоминал Андрей Ваганов, ответственный редактор приложения «НГ-наука»: «Вообще: как возможно писать о науке? Замечательный научный журналист Карл Левитин формулировал три возможных сценария. О науке можно писать как: 1) о потоке научных результатов; 2) о процессе научной жизни; 3) о научном мышлении. По-моему, это глубоко и точно. Первый вариант напоминает бесконечный репортаж о достижениях в непрерывной разливке стали: поначалу захватывает, но быстро надоедает и «писателю», и читателю. Второй вариант, несомненно, более интересен, так как научная жизнь – как и жизнь человеческая вообще – неисчерпаема в своих проявлениях. Но третий вариант – это, конечно, высший пилотаж научной журналистики. Это взгляд не с высоты журналистского полета, а изнутри процесса добычи научного знания».

Те, кто был чуток к его неподражаемому стилю, ценили, как ясно и просто Карл мог рассказать о сложнейших научных проблемах – как никто другой. Но не только о науке. Вот заключительные строки из его книги «Мимолетный узор» (он раздумывал о том, что остается от завершившего земной путь человека): «Очень хочется верить, что <…> наше «Я» заключено не в нашей бренной телесной оболочке, а рассеяно в окружаемом социуме – в сознании, душе и памяти людей, с которыми мы соприкасались прямо или косвенно, – и, стало быть, переживает нас ровно настолько, насколько мы того заслужили».

Все так, Карл. Все именно так, как ты написал. Твоя вера заслужила нашу память.

А. Леонович, член редколлегии журнала «Знание – сила»

Приложения

Мысль изреченная [4]

Образование – замечательная вещь, но время от времени полезно вспоминать, что ничему действительно стоящему научить невозможно.

Оскар Уайльд

Вынесенная в эпиграф словесная эскапада известнейшего из парадоксалистов на этот раз не выходит за пределы обычной горькой человеческой мудрости. В самом деле, что-либо кардинально важное само по себе не усваивается в рамках образовательных программ – необходимы еще настроенность на постижение именно этих истин, некий социальный вектор, в направлении которого выстраиваются стремления людей. Время должно совпасть с местом, а то и другое – с нашей жизнью. Жизнь же наша во многом изменилась, во всяком случае, многими она еще помнится – не скажу лучшей, но другой.

В связи с переходом во второй класс родители подарили мне книгу, на которой значилось «Хрестоматия для всех». Я сразу же вырезал из сырой картошки печать в виде первой буквы нашей фамилии, окунул ее в чернила и пометил шмуцтитул, а также, на всякий случай, несколько страниц внутри: по тем временам подобная вещь была большой ценностью и редкостью – все 30 тысяч экземпляров ее разлетелись по длинным очередям, стоявшим в книжных магазинах. Неудивительно – речь в книге шла о том, что интересовало всех и каждого: она называлась «Рассказы о науке и ее творцах». Страшная война закончилась всего год назад, еще действовали карточки на продовольствие, но уже открывались (а не закрывались, как в нынешний огорчительный, но не смертельный экономический кризис) новые книжные магазины и библиотеки, и ни те, ни другие никогда не пустовали.

Несмотря на многочисленные переезды и жизненные сложности та книга и сейчас со мной, и я порой перечитываю заключительные строчки предпосланного ей редакционного предисловия «Читателям от издательства»: «Эта книга была задумана еще в 1941 году выдающимся советским ученым и талантливым популяризатором научных знаний для юношества академиком Александром Евгеньевичем Ферсманом. Война помешала быстрому воплощению этой идеи. Тем не менее в суровые годы войны А. Е. Ферсман собрал вокруг себя коллектив популяризаторов и на протяжении почти двух лет, несмотря на тяжелую болезнь, руководил составителями и авторами и довел до конца работу над данной книгой, которую он вместе с издательством считал лишь началом большой работы по созданию для молодежи такого рода книг».

Ко времени моего повзросления такого рода литература выпускалась уже многомиллионными тиражами, и она неизменно находила своего читателя. Это было в порядке вещей, в духе того времени и той системы ценностей и приоритетов. Президент Академии наук на телеэкранах не сидел безмолвно среди руководства страны, но зато активно и недвусмысленно высказывался по поводу важнейших касающихся науки, мировоззрения и образования проблем, и мнение его было важно для всех, поскольку за ним стоял авторитет Науки – наивысший из возможных, как считало в то время огромное большинство людей. Вице-президенты академии вкупе с директорами ведущих научных институтов страны даже в ночном кошмаре не могли бы себе позволить отправиться такой представительной компанией в гости в самодельную лабораторию изобретателя-самоучки загадочного происхождения и там под объективами кинокамер произносить хвалебные речи в его адрес. Что касается докторов и кандидатов наук, а также младших научных сотрудников, инженеров, доцентов и профессоров и тех, кто науку не творил, но писал о ней реалистические репортажи или фантастические повести, то в самых мрачных, заведомо нереальных прогнозах будущего развития страны они не стали бы даже рассматривать возможность такого положения, при котором всем им, чтобы выжить и прокормить семьи, пришлось бы превращаться в таксистов, официантов, грузчиков, торговать пивом или привезенным из далеких азиатских стран низкосортным товаром, а то и вообще покидать места, где они родились и надеялись умереть. Напротив, иметь хотя бы самое малое отношение к науке значило пользоваться уважением и заботой общества, пусть даже не совсем заслуженными.