Наташа и другие рассказы - [25]

Когда Наташе исполнилось двенадцать, подружка ей рассказала, что сфотографировалась у одного человека и получила за это десять долларов. Она пришла к нему домой, приняла в ванной душ, и он не только заплатил, но и сводил ее поужинать. Обещал заплатить столько же, если она приведет подругу. Десять долларов каждой за то, чтобы постоять под душем. Наташа решила, что он идиот. Она сходила, приняла душ, получила свои десять долларов. Плевое дело, и не так скучно, как торчать в квартире у подружки. К тому же десять долларов — это десять долларов. Зина ей практически ничего не давала, а свои деньги всегда кстати.

Вслед за первым фотографом появился второй — он снимал Наташу и ее подружек в лесу. Просил залезать на березу, валяться на лужайке. Девочки должны были браться за руки, целовать друг друга. Еще один фотограф снимал ее в школьной форме. Никто из них к ней не прикасался, но она бы не стала возражать. Хорошие были люди, и Наташа их жалела.

В конце концов она попала к советскому режиссеру, который от работы на московской киностудии перешел к съемкам порнографических фильмов для западных бизнесменов. У него была дача на окраине города, и он присылал за Наташей и ее друзьями машину. Среди друзей были как девочки, так и мальчики. Они проводили на даче целый день, ели, пили, развлекались. В какие-то моменты режиссер их снимал. Там были не только подростки, но и женщины постарше. В первый день Наташа видела, как женщины занимаются сексом. Она поняла, что раздумывать, ввязываться в это или нет, бессмысленно. Рано или поздно все к этому приходят. Если не на съемках, то где-нибудь еще, и какая разница, где и как это делать. Просто на даче — куда приятнее. Красивый дом, большой участок, рядом лес. Есть баня и джакузи. Сами съемки продолжались недолго. А остальное время все просто отдыхали. Наташу никогда не просили делать что-то такое, чего ей не хотелось, и она ни разу не видела, чтобы другие делали что-то, от чего она бы отказалась. Наташа и ее приятели понимали, что их привозят на дачу из-за съемок, но у них не было ощущения, что только ради секса. Они подружились с режиссером и его знакомыми. К ним отлично относились. И если кто-то из мужчин хотел переспать с девочками, девочки не артачились. Вечером все получали по двадцать пять долларов.

Фотографий и фильмов у Наташи не было, о чем я очень сожалел: мне хотелось их посмотреть. Но это ведь не модельный бизнес. У Наташи не было альбома со снимками, который показывают потенциальному фотографу. Альбомом была она сама. Смотрели только ее и предпочитали не знать ее прошлого. К тому же если бы она хранила фотографии, то сильнее рисковала, что Зина узнает о ее занятиях. У Наташи и в мыслях не было, что мать огорчится, а вот на деньги она бы позарилась наверняка. Зина узнала обо всем только тогда, когда ей что-то рассказала мама другой девочки. Как Наташа и предполагала, Зина заявила, что если дочь собирается стать шлюхой, то могла бы, по крайней мере, помочь платить за квартиру. Наташа никогда не считала себя шлюхой. Она занималась этим не за деньги, но не такая она дура, чтобы от них отказываться. Уж если кто и был шлюхой, так это Зина. Причем дешевой. Она продалась Наташиному отцу ни за грош, а мужики, которых она приводила домой, считали ее просто подстилкой. Кроме оскорблений и синяков она от них ничего не видела.

Я хранил эту информацию как какую-то награду. Она служила для меня связью с новым и темным миром. На вечеринках у Руфуса я чувствовал свое превосходство над другими почитателями кумара, которые спорили о различиях между Ницше и Бобом Марли[15]. Я брал с собой Наташу на эти вечеринки, и она молча слушала наши бессвязные и пылкие беседы. Потом я всегда удивлялся, как много она поняла. К середине лета Наташа, если к ней обращались, уже могла ответить на простые вопросы, и понимала достаточно, чтобы, когда надо, послать собеседника подальше. Остальным укуркам больше всего нравилась именно эта фраза в Наташином исполнении, произнесенная с жестким московским акцентом. Они приняли Наташу в свою свору. Наташа была клевая.

Так мы и жили, но однажды в августе во время ужина на нашем заднем дворе появилась Зина. По ее виду было ясно, что сейчас произойдет что-то ужасное. Мама раздвинула дверь, Зина ворвалась в кухню и не вполне достоверно описала, чем мы с Наташей занимаемся. Последовали вопли, рыдания, истерика. Я наблюдал, как папа отдирает Наташу от матери: Наташа прокусила ей руку до крови. Зина изрыгала потоки брани, но большую часть я не понял. Однако уразумел достаточно, чтобы стало ясно: все, что творится на кухне, — сущие пустяки по сравнению с тем, что нас ждет. Зина грозила вызвать полицию, дать объявление в русскоязычной газете, лично постучать в двери каждому соседу. Наташа вырывалась из папиных рук, даже метнулась за хлебным ножом, но отец ее удержал. Она вопила, что мать врет. Меня подташнивало, я сидел за столом и обдумывал, что плести и как выкручиваться.

Папа забинтовал Зине руку, и она вышла во двор ждать, пока мама поговорит со мной и Наташей. Присутствие Зины во дворе обязывало маму подыскивать верные слова. Конечно, Зине трудно поверить, но зачем бы ей придумывать? Наташа сказала: все это потому, что мать ее ненавидит и никогда не желала ей добра. Она завидует Наташе, потому что ей у нас хорошо, и хочет испортить ее жизнь, точно так же она увезла Наташу из Москвы, хотя та уезжать не хотела. Зина ее ненавидит и мечтает отравить ей жизнь, ничего больше. Тут мама взялась за меня, но я все отрицал. Я был намерен отпираться, пока Зина не предъявит фотографии или видеозаписи. Я испугался, но с ума не сошел.