Настроение на завтра - [10]

Старбеев положил письмо, спросил:

— Когда был освобожден поселок Гнилово? Не помните?

Журин еще вчера уловил особый интерес Старбеева к этому району. Но вопрос озадачил еще больше.

— Точно знаю. Проверял. В связи с письмами, — ответил Журин. — Первый раз это случилось шестнадцатого июня. Там были упорные бои. Противник отчаянно сопротивлялся, — ответил Журин.

— Знаю, знаю, — волнуясь, перебил Старбеев.

— К исходу дня двадцать пятого июня противнику удалось снова ворваться в Гнилово. И только шестого июля наши войска отбили поселок и повели успешное наступление дальше… Так это было, Павел Петрович.

— Было… — произнес Старбеев, вторя своим мыслям. — Было…

— Есть одно письмо, на нем дата — двадцать первое июня. Оно сейчас на восстановлении в экспертизе. Как раз по этому поводу я и отшагал четырнадцать километров… Адрес размыт и нижние строчки. У меня здесь копия. — Журин вынул из портфеля страницу и стал читать: — «Дорогая мама! Есть оказия, тороплюсь послать тебе весточку. Знаю, как ты переживаешь. Не вылезаем из боев. Каждый шаг полит кровью…»

— Евгений Алексеевич! Повторите!.. — Голос Старбеева дрогнул.

Журин прочитал снова и, глянув на его застывшее лицо, продолжил:

— «…Четырнадцатого июня, в этот проклятый день, я мысленно прощался с тобой. Думал — конец. И еще случилось такое. В нашем взводе оказался Хрупов, который…»— Журин пояснил: — Две строчки не прочитываются. Затем следует текст: — «Я чудом выжил». Все дальше выцвело… Вот такой документ, — заключил Журин и, увидев побледневшее лицо Старбеева, воскликнул: — Что с вами, Павел Петрович?!

Он не ответил.

Журин принес стакан воды.

— Попейте… Вам плохо? Пейте…

— Это мое письмо, — сказал Старбеев. — Мое… матери.

— Как война вас настигла. — Журин, сжав пальцы, хрустнул ими до боли.

На другой день Старбеев побывал на почте в райцентре. Он заполнил несколько телеграфных бланков Березняку, но, тут же скомкав листки, бросил в корзину. Получилось длинно и расплывчато. С иронией подумал — для дискуссий телеграф мало приспособлен. И наконец, написал: «Первые станки должны установить люди, которые будут на них работать. С этого начинается добровольное, сознательное чувство хозяина. Так понимаю свою ответственность. Старбеев».

Отправив телеграмму, он позвонил Валентине.

Старбеев не стал рассказывать про найденное письмо. Об этом нельзя скороговоркой. Надо присесть, смотреть друг другу в глаза и, дав волю памяти, пережить былое.

До непредсказуемой поры все, что было с нами в годы войны, хранится в памяти. Годы идут… Прошлого становится все больше и больше. А разве это прошлое? Пока мы живы, все, что было с нами, не может бесследно исчезнуть. Только до времени прошлое поглощено пластами жизни. Но в некий час вольно или невольно оно прорывается к нам.

Валентина почувствовала в голосе мужа грустные нотки, хотя он и старался говорить спокойно. Но, видимо, не удалось. И тогда она спросила про здоровье и что говорят врачи. Он скупо ответил: «Выхаживают меня, обещают вернуть к тебе в лучшей форме».

Валентина посмеялась: «Я на лучшую не рассчитываю. Мне и нормальной хватит».

В санаторий Старбеев возвращался не спеша. Любовался осенней игрой красок. Он посидел на пеньке у озерка, поводил хлыстиком по тихой воде, покидал в нее лежалые шишки, как в детстве камешки в реку, и считал, сколько блинов расходится. Больше девяти не выходило.

Старбеев появился в столовой, когда обед уже кончился.

Официантка сказала, что его соседи по столу просили зайти в палату Максимова.

Он поднялся на четвертый этаж, вошел в комнату и был удивлен необычной сервировкой стола и далеко не санаторным меню.

— По какому поводу застолье? — спросил Старбеев.

Судья Паршин, блеснув лысиной, кивнул в сторону улыбающегося Максимова и тоном опытного тамады провозгласил:

— Имеем честь праздновать тридцатилетие Михал Михалыча. К чему и вас призываем… Прошу! Позвольте, — продолжил Паршин, — представить Михал Михалыча, поскольку вы, Павел Петрович, не слышали ранее сказанного… Так вот, по порядку. Машинист электровоза. Женат. Сыну шесть лет… Член партии. Не был. Не состоял. Не привлекался. Нет. Имеет… Орден Трудового Красного Знамени. Заочник технологического института… Теперь ваше слово, пожалуйста! — Паршин, довольный экспромтом, улыбался.

— От души поздравляю, Михаил, — сказал Старбеев. — Счастья вам, благополучия. Хочу пожелать, чтобы в вашей санаторной карте всегда значилось: нет, не имеет, не обнаружено…

Все чокнулись, выпили. Поговорили о прелестях осени.

Неутомимый Паршин заметил задумчивый взгляд Максимова и, легонько постучав вилкой по тарелке, сказал:

— Как-то прочел я такие слова: «В трудное время не уходи в себя. Там тебя легче всего найти». Михал Михалыч, вернитесь к нам.

— Да здесь я, здесь, — отозвался он. — Правда, такой праздник без семьи как зима без снега. Работа у меня такая — все время в дороге. Дома бываю мало. Рейс за рейсом, всегда в пути. Забот много. Но, поверьте, одна дума все пересиливает. Станция отправления. Все с ней связано. Все начала от нее. Тут ты свой семафор открываешь. Вот и мчусь я на своем коньке-горбунке и всегда на свою станцию в уме оглядываюсь: не сбился ли с дороги, не изменил ли ей? Давайте выпьем за верность ей…