Утром третьего июля профессор Дмитрий Николаевич Ярцев, ведущий офтальмолог одной из московских клиник, как обычно, проводил обход больных.
Без пяти минут девять он вышел из кабинета и направился в ординаторскую.
Он открыл дверь, все сразу встали, поздоровались и ждали, когда Дмитрий Николаевич скажет привычное: «Начнем».
Но профессор сообщил:
— Сегодня у нас праздник.
Врачи недоуменно переглянулись. Никто еще не успел спросить о неведомом празднике, как в ординаторскую вошли старшая медсестра Лидия Петровна и санитарка Евдокия Ивановна.
Все называли ее тетя Дуня. Она редко бывала в этой комнате и не понимала, зачем ее сюда пригласили. «Неужели промашку допустила?» — подумала она, смущенно глядя на профессора.
— Сегодня у Евдокии Ивановны день рождения, — прервал неловкую паузу Дмитрий Николаевич. — Такой у нас праздник.
— А мне и в голову не пришло… Сама забыла… — упавшим голосом сказала Евдокия Ивановна.
Дмитрий Николаевич пододвинул ей стул.
— Праздник! И вы, пожалуйста, садитесь.
Евдокия Ивановна, присев на краешек мягкого стула, стянула с головы выцветший платочек и стала теребить его концы.
— Мне очень приятно, — сказал Дмитрий Николаевич, — поздравить нашу коллегу, милую тетю Дуню. Без таких людей жить трудно, просто нельзя. Мы вас любим… Давайте пожелаем Евдокии Ивановне крепкого здоровья, радости и счастья.
Все дружно захлопали.
— Одну минуточку. Еще не все. — Он вынул из кармана накрахмаленного халата синюю коробочку, извлек оттуда часики и надел их на худую руку Евдокии Ивановны, ясно приметив на сухой коже пятнышки гречки. — Пусть время долго отсчитывает дни вашей жизни. — Дмитрий Николаевич обнял санитарку, поцеловал ее.
Тут же подошла Лидия Петровна с букетом цветов.
Тетя Дуня взяла большой букет, промокнула глаза уголком платочка и встала.
— Спасибо вам… Будьте все здоровы… — И смущенно добавила: — Я пойду, Дмитрий Николаевич… В двадцать шестой надо ребятишек покормить…
Профессор приветливо кивнул и, когда она вышла, сказал привычное: «Начнем».
К обходу Дмитрий Николаевич относился с высокой мерой требовательности, которая позволяла ему следить за многоликими формами течения болезней, быть в курсе успехов и неудач исцеления людей…
С этого, считал профессор Ярцев, начинается искусство врачевания. Он был убежден: больной есть объект для созидательной работы врача.
Закончив обход палат левого крыла, Дмитрий Николаевич остановился в небольшом холле и обратился к коллегам:
— Меня настораживают жалобы Дроздова на неутихающие головные боли. Вторая неделя, если мне память не изменяет. Ведь так, Сергей Васильевич?
— Восьмой день, — уточнил сухощавый врач в прямоугольных очках.
— А диагноза нет, — перебил профессор. — Вы, наверное, стесняетесь пригласить консультанта? Разве это зазорно? Полагаю, опасаетесь подорвать свой авторитет… Но Дроздову, равно как и всем другим, хочется одного: чтобы ему помогли… Кто это сделает — Сергей Васильевич или Ираклий Леванович, — им, страждущим, глубоко безразлично. Поможем, вылечим — поблагодарят за чуткость, за мастерство. А если боль не пройдет — тут уж всю медицину будут шерстить… И поделом: врач не имеет права лукавить. Иначе мы уподобимся мольеровскому лекарю, который твердил: «Болезнь — это отсутствие здоровья».
К профессору подошла Лидия Петровна, напомнила:
— В двенадцать тридцать у вас операция. Шестаков из тридцать первой ждет. Вы обещали выписать его.
Дмитрий Николаевич взглянул на часы. Он не любил опаздывать сам, не любил, чтобы опаздывали другие.
— Обещал, обещал… — Он улыбнулся. — А вдруг?.. Ладно, сейчас решим.
— Я вам нужна?
— Неизменно и обязательно, — с веселым озорством ответил профессор. — Загляну и в тридцать вторую. Там я тоже обещал… Подготовьте больного к осмотру.
В тридцать вторую палату Лидия Петровна вошла, когда Федор Крапивка, сидя на кровати, нащупывал ногой больничные шлепанцы.
— Кто? — спросил он и, услышав голос медсестры, лег обратно на скрипучую койку.
Лидия Петровна поставила на столик все необходимое для перевязки.
— Опять лечиться будем, — раздраженно сказал Крапивка, предполагая, что сейчас снимут повязку с его глаз и начнется очередная процедура.
Но вместо этого он услышал:
— Сегодня, Федор Назарович, решающий день. Если все будет благополучно, Дмитрий Николаевич разрешит выписать вас.
— А где он? Его нет?
— В соседней палате задержался.
Сняв повязку, Лидия Петровна промыла Крапивке глаза и отметила про себя успешный исход операции.
На соседней тумбочке лежал кем-то оставленный календарик. Апрель и май были зачеркнуты — следы терпения и надежды. Сбылись ли они?
Лидия Петровна подала Крапивке лупу и календарик. Он без охоты глянул на него.
— Хорошо видите?
Крапивка кивнул.
— Прочтите.
— Союзпечать… 1965 год… — И добавил: — Здесь два месяца» вычеркнуты.
— Читайте нижнюю строчку.
— Цена две копейки.
Вошел Дмитрий Николаевич. В его глазах еще лучилась радость, губы улыбались.
— Здравствуйте.
Крапивка ответил не сразу, долго смотрел в окно, потом, словно задохнулся, ответил тяжко:
— Здравствуйте…
— Одного сейчас выписал в лучшем виде. Честно говоря, не очень верил в успех… Тяжелый случай. Ну, здесь как дела?
