Настоящая радуга - [12]
Моулмейн, как уже отмечал Энквист, имел в это время значительное европейское население — более двух тысяч человек. В нем быстро рос так называемый европейский город — явление типичное для колониальных стран. Это зеленый, тенистый район города, где редко и живописно разбросаны в тени пальм и манговых деревьев более или менее элегантные виллы. Такие районы и целые города в конце прошлого века росли по всей Южной и Юго-Восточной Азии и Африке. Они были таким же обязательным элементом колоний, как европейские яхт-клубы и тяжелые «колониального стиля» административные здания, до удивления чужеродные в странах Востока с их легкой и практичной архитектурой. Про этот «новый город», вернее, про население его Дмитриев писал: «Это все бары, высшее чиновничество, офицерство, которые не смешиваются с чернью».
А рядом кипел «туземный» город. Там Дмитриеву нравилось куда больше. И присутствие европейцев никак не стесняло. «Да и лучше, что не видно их чопорной неприветливости, презрительного отношения ко всему не английскому. А туземцы: и бирманцы и тальены (таланиги-моны. — Авт.) и карены… весь народ простой, бесхитростный, с которым очень приятно иметь дело».
Пребывание в Бирме запомнилось Дмитриеву на всю жизнь. И характерно, что сорок лет спустя, уже стариком, Дмитриев, полемизируя со сторонниками теории об исконном отставании «низших восточных рас», писал: «Не время и не место распространяться здесь об особенностях бирманской культуры… Но нельзя и не сказать, что это не дикари… это не дикость, а своя особенная культура… Не смотрите, что он прикрыт только коротенькой юбочкой, — он мыслит, он рассуждает, он по-своему образован, знаком с внутренней жизнью человека и думает о ней не меньше европейца, — конечно, своим особенным, не похожим на европейский, способом мышления».
Но наибольший интерес для нас представляет описание Дмитриевым бирманского театра — первое сообщение о бирманском искусстве в русской литературе, полученное из первых рук, причем пишет о бирманское театре знаток, занимавшийся этим вопросом в России сам поставивший ряд спектаклей.
Представления, на которых побывал русский путешественник, были приурочены к бирманскому Новому году, приходящемуся на апрель. Это праздник воды, знамение приближающегося муссона, граница сухого дождливого периодов.
Бумажные разноцветные фонарики освещали сцену, на которой молодые актеры давали представление, изображая в танце посев и уборку риса, различные ремесла, окраску тканей. Затем Дмитриев отправился в другой театр, где показывали пве — классическое бирманское представление, сюжетом которого обычно являются буддийские мифологические мотивы, сдобренные танцами и шутками.
«Перед нами открылся зрительный зал самый обширный, какой только может быть на Земле, — пишет Дмитриев, — потолок самого благородного стиля — голубой темный бархат, весь убранный блестящими серебряными звездами. Стены раздвинуты до самого горизонта — с одной стороны взгляд упирается в скат только что покинутой нами горы, покрытой сплошь густым лесом, впереди даль реки с многочисленными островами, которые виднеются на серебристой глади вод, как корзины цветов, а с боков кустарники. Пол зала зеленого бархата, слегка покат, как в амфитеатре».
Наконец по толпе, рассевшейся на пологом склоне холма, прошло движение. Казалось, еще ярче вспыхнули фонарики. Служитель разжег факелы, вытянувшиеся в ряд у сцены…
Путешественник не досмотрел пве до конца: ведь оно продолжается всю ночь и возобновляется на следующий день, как только стемнеет, — и так на неделю или больше. Сначала больше виделось необычное — красочность костюмов, резкость угловатых движений актеров, необычность инструментов оркестра и самой музыки, в которой европейскому уху так трудно уловить ритм и мелодию. Но постепенно очарование сказки, простого и тонкого искусства актеров захватило врача. «Все было просто, — вспоминал он. — Совсем, можно сказать, по детски, а между тем мы с интересом слушали и очень долго наслаждались чем-то новым, неожиданным, неслышным доселе». И уже казалось, что все понятно — актер ходил по сцене, танцевал, и видно было, как он хвалится своими подвигами, своими битвами со злыми демонами. А вот рассказ пошел о другом — о его любви и девушке, о том, как он лишился любимой…
Только когда ночь давно вступила в свои права, Дмитриев взглянул на часы: уже четыре часа он провел у сцены. Пора идти. На корабле будут волноваться.
И через много лет, вспоминая этот вечер, Дмитриев говорил друзьям, что мечта его — увидеть когда-нибудь бирманскую труппу в Ялте.
4
Во второй половине прошлого века начало бурно развиваться русское востоковедение. Наиболее крупные ученые-востоковеды (из тех, кто занимался проблемами Индии и Дальнего Востока) выросли среди исследователей восточной идеологии и философии, в первую очередь буддизма. Появление их трудов, а также публикация записок первых путешественников типа Энквиста и Дмитриева позволили русским читателям получить достаточно полное и конкретное представление о государственном устройстве, населении и истории Бирмы. Правда, информация, которая пришла из первых рук (а помимо этого появился ряд переводов работ английских авторов), была несколько ограничена тем, что русские корабли приставали лишь к портам Южной Бирмы, находившимся в английских владениях. Что же касается свечений о еще независимом Бирманском королевстве — Верхней Бирме, то они черпались русской общественностью только из работ иностранцев, которые, в первую очередь англичане, были зачастую тенденциозны.
