Настенька - [58]

Да, принципиальным коммунистом, а стало быть и честным, Ельцина назвать было нельзя, и он это прекрасно понимал. Однако Брежнев его так и не выдвинул выше, как ни восхвалял его Ельцин. Так ведь все хвалили, а переплюнуть по-настоящему заметно не удалось. Нужна была кропотливая многосложная скрытая от посторонних глаз аппаратная работа.

Вот, к примеру, Сергей Фёдорович Медунов оказался ближе к Генеральному. В ЦК из секретарей Краснодарского крайкома попал раньше Ельцина, хоть и имел за собой чёрный хвост с исчезновением секретаря горкома партии, слишком много знавшего о своём краевом начальнике. Тут сыграла, конечно, определённую роль история с пребыванием Брежнева на Малой Земле и публикация книги Брежнева, которую Медунов назвал в докладе шедевром, сопоставимым только с гениальным произведением далёкого прошлого «Словом о полку Игоревом».

Повезло человеку в этом смысле, то есть Медунову, что у него такая земля нашлась. Это как кусок золота нежданно-негаданно в руках оказался. Но хоть быстрее он попал на партийный Олимп, так зато и вылетел оттуда ещё быстрее да с исключением из партии, преданный своими же соратниками Горбачёвым и Разумовским. Так что тут глаз да глаз нужен, чтобы не повторить ошибок предшественников.

Каким сильным казался Романов в Ленинграде, а вот же тоже сбросили и не за то, что дочери хотел свадьбу организовать во дворце Эрмитажа, наподобие царя всея Руси, а за то, что оказался реальным претендентом на власть, прямой угрозой только что пришедшему Горбачёву.

И первый секретарь Московского горкома партии Гришин, чьё место занял теперь Ельцин, слетел с тёплого места по той же причине. Не промахнутся бы Ельцину теперь. Пришлось лавировать с самого начала, с памятного апреля восемьдесят пятого года, с которого началась московская эпопея.

Прежде всего, пришлось-таки согласиться переехать в столицу не на должность секретаря Центрального Комитета партии, а для начала заведующим отделом строительства. Ни за что не пошёл бы на это, если бы не заверения друзей, что это лишь небольшая ступенька. Друзья не подвели, и уже через два месяца вступил в должность секретаря ЦК. Заветная цель приблизилась.

Но прошло каких-то полгода, не завершилась ещё притирка с главным механизмом власти, как поступила команда Горбачёва принять к руководству Московский горком партии.

Это была удача. Оставаясь секретарём ЦК, Ельцин получал одновременно в подарок прямую власть над всеми браздами правления Москвы. Это было равносильно возможности оседлать вожака табуна лошадей, который всегда следует за лидером. Сумеешь направить вожака в нужную тебе сторону и весь табун за тобой.

Ельцин понимал это превосходно и сразу после рождественской ночи готовился начать проявлять характер.

Москва этого ещё не знала.

Кто в шутку, кто всерьёз, москвичи готовились к празднованию Рождества Христова. В этом году большая часть приезжих и жителей столицы собиралась за праздничным столом не по причине веры в святость дня, а по причине лишнего повода сесть за стол и выпить с друзьями.

Город засыпало мелкими снежинками. Мела порошей незлобная метель. Настенька ощущала всем телом, что судьба неотвратимо несёт её к большим переменам. Но к каким, когда именно и как — оставалось загадкой. Она молча сидела, вжавшись спиной в заднее сиденье машины, наблюдая, как от лобового стекла лихо разлетаются во все стороны белые мушки снега, разгоняемые невидимой силой. Иногда они всё же успевали прицепиться к стеклу и тогда по нему начинали плавно двигаться дворники, эти неутомимые чистильщики или подметальщики стекла, безжалостно сметающих всех на своём пути.

Настенька вообразила себя одной из опускающихся снежинок, брошенных порывом ветра на стекло автомобиля. Вот она прижимается к тёплой поверхности прозрачного поля и пытается разглядеть сквозь него лицо и глаза водителя. Они поразительны — эти живые глаза человека, в них океан жизни, а они пытаются увернуться от неё. Она мешает человеку, он сердится, нажимает какую-то кнопку, и вдруг огромная чёрная планка неудержимо несётся на Настеньку и со страшным щелчком сбрасывает её на капот, прижимая к тысячам других таких же беззащитных снежных комочков, которые все вместе тают и слезинками скатываются вниз на проносящийся под колёсами асфальт.

Настенька ёжится — падать ужасно. Нет, она снова снежинка и теперь не садится на машину, а пролетает над нею, вздымаемая ветром вверх вместе с миллионами других таких же, и они летят в одном направлении, и опускаются на крышу дома, где можно долго и беззаботно лежать, пока не придёт весна и не растопит их, превратив в весёлые ручейки.

Да, хорошо бы так, но тогда она не увидит этих больших живых человеческих глаз, а это ещё ужасней.

Уйдя в воображаемый мир, Настенька не заметила, как их автомобиль легко пронёсся мимо стоящего поодаль белого здания Верховного Совета Российской Федерации, где почти все окна продолжали светиться светом рабочего напряжения, миновал одно из самых высоких зданий Москвы — гостиницу Украина, свернул к Киевскому вокзалу и, пролетев как на крыльях по набережной, мчался теперь вверх к университету по Мосфильмовской улице.