Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - [62]

Омск, где сэр Чарльз рассчитывал задержаться, был временным антибольшевистским центром, столицей Белой России, которую очевидцы называли «значительно разросшейся степной деревней». Гиббс не сразу отправился туда. Сначала он выехал во Владивосток. Перед этим в Екатеринбурге 13/26 [1919] января в воскресенье он кратко записал в своем дневнике: «Все закончилось. Оставил документы военному коменданту и его супруге… Я был очень удивлен теплотой человеческих чувств. Я не знал, что меня так ценят». Месяц спустя, уже во Владивостоке, дни для англичанина потянулись более однообразно, чем он того ожидал: за переводами и дешифровкой. 25 февраля Гиббс написал в своем дневнике: «Я чувствую себя ужасно подавленным; не очень нравится такая жизнь; на самом деле, я ужасно устал». Разные записи начинаются так: «Перевод весь день» или «Работал над переводом весь день». Но есть и более длинная запись, датированная 28 февраля:

«Зашел к генералу Дитерихсу[248] в его поезд на вокзале, так как сегодня он просил меня об этом через Верховного комиссара. Пока я был там, командир британского крейсера „Кент“[249] пришел справиться о вещах, которые он должен получить от генерала Дитерихса[250]. Генерал сказал, что не все вещи уложены в ящики, и он заказал дополнительные (20 ящиков, 1 метр в длину и ¾ в высоту и ширину), но они пока не готовы. Командир сказал, что вещи должны быть переданы в Английский банк на хранение. Генерал Дитерихс сообщил, что у него более 1000 предметов, принадлежавших Царской Семье, в числе и стулья (стул с высокой спинкой, на котором любила сидеть Императрица, и кресло на колесах из дома Ипатьева). Он взял к себе и бедного Джоя [собаку] … Он показал мне много фотографий вещей, включая бриллиантовые (две) и жемчужные серьги и маленький мальтийский крест с изумрудами. Самой ужасной была фотография отрезанного пальца. Он сказал, что, по единогласному мнению экспертов, палец принадлежал женщине старше 35 лет, регулярно ухаживавшей за ногтями. Они не были уверены, какой это палец. Полагали, что большой, хотя… это мог быть и средний. Он также показал мне книгу, с вложенной в нее молитвой, начинавшейся словами: „Молю…“, написанной почерком Императрицы и адресованной [Великой княжне Ольге] — по всей видимости, на Рождество 1917 года[251]. Я тогда получил от Императрицы такую же открытку. Он расспрашивал меня об Алексее и сказал, что, судя по дневниковым записям[252], он был совсем ребенком. Я ответил, что это правда — так повлияла на него болезнь, хотя в некотором отношении он был старше своих лет. Когда при Дворе Цесаревичу предстояло выполнять какие-либо дипломатические обязанности, он всегда проявлял большой такт и рассудительность. Мы говорили о графине Гендриковой и ее дневнике[253], который полностью попал в руки правительства [Колчака]…»

В поезде сэра Чарльза Элиота 5 июня [н. с.] Гиббс, направляющийся на запад в Омск, писал тете Кейт, копируя письмо на бланк, увенчанный надписью «Университет Гонконга», ректором которого был Элиот.

«5 июня 1919 г.

Моя дорогая тетя Кейт!

Мы выехали из Владивостока 29 мая и были в дороге всего неделю. Но сначала позволю себе сказать, что мой адрес остается прежним: Британская верховная комиссия, Владивосток, Виа Америка. Все письма оттуда будут переправлены, где бы мы ни находились. И поскольку они пойдут через Владивосток, я получу их быстрее, если Вы будете отсылать их по этому адресу. Пишу это в поезде, что объясняет мой почерк, так как трясет немилосердно, и я не знаю, с какой именно буквы соскользнут мои пальцы. Сначала я должен рассказать Вам об эшелоне: это прекрасная коллекция железнодорожных вагонов. У Верховного комиссара есть персональный вагон, а в нем кабинет, спальня и ванная комната, а также отдельное купе для его личного секретаря. С одной стороны находится вагон-ресторан, разделенный на две части. В одной стоит длинный обеденный стол на восемь или десять человек, за которым могут разместиться еще четверо, а в другой поставлены стулья, столы и кресла, и эта часть всеми используется как гостиная. С другой стороны находится вагон первого класса с отдельными купе. Одно двойное купе стало канцелярией, в которой вместо вынесенных сидений стоит сейф, пара столов и пишущая машинка. Я также получил такое купе с письменным столом, которое в отдельных случаях может служить кабинетом. Далее располагаются обычные купе, о которых нет нужды говорить. Все они переполнены, так как пассажиров больше, чем предполагалось. Всего нас семь офицеров и четверо солдат».

Теперь Гиббс смог составить первое впечатление о городе, который позже узнает и полюбит — о Харбине[254]. Центр монархической деятельности в Маньчжурии в период после октябрьского восстания — город Харбин — раскинулся на южном берегу реки Сунгари:

«Из Владивостока мы выехали вечером в четверг, 29 мая, и поехали прямо в Харбин, в который прибыли утром в субботу. Был прекрасный день, и я пошел за покупками в тот район, которая называется новым городом. Потом мы обедали в поезде, а затем я поехал вместе с нашим железнодорожником на склад за керосином, который нам нужен для нашей электростанции. Когда мы приехали туда, я вышел из машины и пошел в русско-китайский город, где бродил среди китайцев почти всю вторую половину дня, что мне очень понравилось. Китайцы повсюду, они больше похожи на муравьев, чем на людей. Но они так веселы и остроумны, так улыбчивы и приветливы, настолько понятливы и любознательны, что если ты остановился, то они сразу же тебя окружают и как бы тебя обволакивают, от чего по спине даже бегают мурашки. Они совершенно лишены каких бы то ни было условностей и делают на людях то, что большинство из нас делают в одиночестве. Но мне было нужно купить еще кое-что, и я зашел в лавку, где меня тут же окружили многочисленные молодые продавцы, которым, со всей очевидностью, было вообще нечего делать. Они задали мне множество вопросов, прежде всего о японцах и их намерениях относительно Шантунга. Они очень подозрительно к ним относились, и, казалось, питали глубокое предубеждение к своим более удачливым собратьям. Я сделал несколько фотографий, но, к сожалению, первую пленку я испортил, а вторую еще не проявил. Но, в общем, мне понравилось мое первое знакомство с Дальним Востоком и его удивительной жизнью. А когда солнце опустилось и люди закончили работу, они стали есть прямо на улице, причем их ужин составляли самые разные каши, нечто вроде макарон из рисовой муки, кто-то ел жидкую овсянку, и все пили чай из чашек без ручек.