Наследство Пенмаров - [46]

8

Мне пришлось ждать больше тридцати лет, чтобы узнать, чего я ждала, но наконец этот момент настал, и эти тридцать лет исчезли, потому что время перестало существовать. Не имело значения, что я уже не молода. Я была женщиной; я любила и была любима; и пока мы любили друг друга, весна превратилась в лето, долгое, медлительное, томное лето, и в моих глазах мир возродился, потому что каждый миг имел свое особое значение.

Он приходил днем, не каждый день, только два, может быть, три раза в неделю и оставался на два-три часа. Теперь мне странно и даже больно осознавать, что из ста шестидесяти восьми часов, составляющих неделю, я проводила с ним не более девяти, но тогда и они представлялись мне огромным счастьем. Никогда прежде я не проводила девять часов в неделю в обществе любимого человека; поначалу я была счастлива, что они, эти часы, есть, но постепенно начала нервничать. Мое желание выросло так, что девять часов стали казаться мне каплей в огромном океане времени, я проводила дни, ожидая его появления и боясь его ухода. Я хотела видеть его все дни, а не два-три раза в неделю. Я нуждалась в нем по утрам и вечерам, а не только днем. А больше всего я желала его ночами, когда лежала одна в постели, а дом был темен и тих.

Но я боялась показаться слишком настойчивой, слишком нескромной. Он был застенчив, утончен в выражении своих чувств, и я не хотела пугать его своей страстью. Поэтому я заставила себя быть такой же сдержанной, как и он, научилась никогда не жаловаться, когда он уходил, никогда не спрашивать, когда вернется, никогда не причитать, что буду скучать, когда он уйдет. Годы приучили меня к невероятному самоконтролю, но даже с его помощью мне не удавалось преодолеть чувства, которые я испытывала тем летом. Я терпела до июля и однажды в среду, когда он уходил, сломалась и заплакала.

– Я не вынесу, если ты уйдешь, – всхлипывала я. – Я этого не вынесу… я слишком тебя люблю… я хочу всегда быть с тобой… – Я сказала все то, что женщина не должна говорить мужчине. Выдала все чувства, в которых умная женщина не должна признаваться любовнику. Я выплеснула все. – Разве ты не можешь приходить каждый день? Я не перенесу новых расставаний и долгих часов без тебя.

– Джанна, дорогая… – Лоренс был смущен и расстроен. Хотя он и был очень проницателен, но до того момента явно не догадывался, насколько сильны мои чувства. – Если бы я знал, что ты так страдаешь…

– Меня расстраивает каждый час, когда я тебя не вижу! – Я была настолько подавлена, настолько потеряла самоконтроль, что крикнула: – Разве мы не можем пожениться? Я была бы тебе хорошей женой: я научусь быть леди, говорить без акцента… я не опозорю тебя…

Я остановилась. Повисло ужасное молчание. Но даже прежде, чем я почувствовала ужас от того, что наделала, он сказал тихим, несчастным голосом:

– Я не могу на тебе жениться. Мне надо было сказать тебе с самого начала, но я думал, что ты и так все знаешь. Я не разведен. В глазах закона, не говоря уже о церкви, я все еще женат.

Я смотрела мимо него. На каминной полке стояли часы, которые он мне подарил, стрелки показывали половину пятого. Маленькие, симпатичные деревянные часики с римскими цифрами, прорисованными черным по белому циферблату. Впоследствии я часто вспоминала, как смотрела на эти бесстрастные, мирно тикающие часики, отмеряющие время бесстрастными, успокаивающими стрелочками.

– Прости меня… если бы я знал, что ты начала думать о браке…

И он принялся объяснять, что жена не давала ему повода для развода, что развестись только на основании того, что он с ней не живет, невозможно, но я его почти не слышала. Прошло много времени, прежде чем я смогла произнести:

– Пожалуйста, Лоренс, не думай больше об этом. Я должна извиниться за то, что вела себя так глупо. Ты, должно быть, думаешь, что я сошла с ума.

Если бы он только принял мои извинения и ответил каким-нибудь ничего не значащим замечанием, я смогла бы призвать на помощь все оставшееся у меня самообладание и остатки гордости и все бы было хорошо. Но вместо этого он сказал:

– Джанна, дорогая… милая Джанна…

Жалость в его голосе сломала меня опять, и я зарыдала так, что все мое тело сотрясалось от всхлипываний.

Я прижалась к нему, и он меня поцеловал. От этого до постели было всего три шага, но, даже когда между нами все было кончено, я опять почувствовала, что мне этого мало, и меня опять охватили разъедающие душу чувства.

Все было так, словно ничего не случилось, словно совсем ничего не изменилось.

9

Через два дня я впервые увидела Марка.

Лоренс, естественно, рассказывал мне о своих сыновьях, и, поскольку я его любила, мне было очень любопытно их увидеть, чтобы в их чертах и манере поведения разглядеть сходство с ним. Когда я спросила его, очень ли они на него похожи, он долго говорил о Найджеле, младшем, а потом добавил, что Марк разделяет его интеллектуальные вкусы. Несмотря на то что он долго объяснял, что не хочет перехваливать Марка, чтобы я не подумала, что он им слишком гордится, со временем мне пришло в голову, что именно Марк, а не Найджел был его любимчиком. Потому что, решила я, хотя Марк и был ученым эрудитом, он был флегматичным и пресным, в то время как Найджел, хотя и менее одаренный с интеллектуальной точки зрения, обладал обаянием и изяществом манер.