Наследство от Данаи - [29]

Возможно, эти мысли промелькнули в путешественниках одновременно и они ощутили себя ничтожными крохами перед стихией знаний, остающихся в них наследием веков. Возможно, обоим захотелось подняться над этой стихией и ощутить пусть иллюзорную собственную значимость, как поднимается над морем утлый дельтаплан и за миг до посадки на берег притворяется, что покорил океан.

— Ты, кум, если лучше меня знаешь дорогу, так не намекай на это, а говори прямо, — оскорблено отозвался Иван, запоздало поняв, какую шутку играл с ним водитель.

— Прямо поперед себя, — уточнил Павел Дмитриевич языком того белоруса, которого уже и след простыл в Дивгороде, а они его все цитировали.

— Точно! — согласился Иван и, довольный собой, прибавил прибаутку последнего дивгородського сапожника Григория Колодного. — Делай дело, чтоб я видел.

А дальше была зима и вечерние чаи с грушевым вареньем, где каждый ломтик плавал в сиропе, будто янтарный.

4

На следующий день после визита Акулины и Татьяны Павел Дмитриевич пребывал в хорошем настроении, и с самого утра напевал себе что-то под нос и приставал к жене с вопросом:

— Как ты думаешь, почему вдруг детям захотелось моих побасенок?

Евгения Елисеевна как раз делала то, чего никому не доверяла, — выкапывала картофель. В конце концов и доверять эту работу ей было некому — они с мужем жилы вдвоем, обе дочки обосновались в городе.

А если говорить конкретно о картофеле, то любимому мужу она поручала весной — копать лунки при его посадке, летом — обрабатывать кусты химикатами, а осенью — заносить урожай в погреб. Вот и все. Остальное делала сама. Вообще любила на огороде возиться, любила запахи земли, перепрелых картофельных корней и завядшей овощной ботвы, а также дожившего до осени усыхающего бурьяна.

— Я вот думаю, может, не надо было рассказывать? Это ж я у родной дочери хлеб отбираю. А она о чем будет писать? — вдруг забеспокоился Павел Дмитриевич.

— Оставь, не волнуйся, — успокоила его жена. — У нашей дочери идей и без твоих побасенок достаточно, было бы здоровье писать. И потом, она где-то там живет себе, а тебе надо здесь с людьми контакт не терять.

— Нет, надо с ней согласовать. А, как ты думаешь?

— Пойди позвони, пока у нее есть время, свободное от процедур. Там возле аппарата лежит листок с номером больничного телефона.

Возвратился Павел Дмитриевич к жене минут через двадцать удовлетворенный и даже вдохновленный разговором с Низой.

— Сказала, рассказывай все, что помнишь. Если — подчеркнула! — дети в дом идут, это хорошо. Дети приносят счастье, благосостояние и долголетие.

— Ну вот, а ты сомневался.

— Слушай, кончай копать, — захлопотал возле жены Павел Дмитриевич. — Солнце снова припекает.

— Вот наберу ведро доверху и все. Иди, ставь чайник, попьем гаряченького и спрячемся в тенечек аж до обеденной дойки.

На обеденную дойку Павел Дмитриевич жену возил на машине. Не хотел, чтобы она перегревалась под солнцем, в их возрасте это опасно. А утром пусть бегает взапуски с Манюней, это полезный моцион.

Однако попить чайку им не удалось.

Залаяла Жужа, опережая Быцыка, да так залилась, будто во двор завалил цыганский табор, — вызывала хозяев к гостям. У Жужи уже пена изо рта летела, когда хозяева появились во дворе с ведром картофеля.

Оказалось, пришли Пепикова дочка и Толик Кука. Кого-кого, а Надежду Тимофееву Павел Дмитриевич не думал, не гадал увидеть в своем дворе. В отличие от самого Пепика, они с матерью так обиделись на него после рассказа о Николае Егоровиче, что не приведи Бог. Темные люди, не понимают, что существует литературный вымысел, утрирование материала, преувеличение, чтобы сообщить произведению большую выразительность, достоверность.

— Зачем вы ославили моего мужа? — при встрече взялась в бока Вера Ивановна, жена Пепика. — Он же не немой, а лишь заикающийся. Что теперь о нем люди подумают?

— Какие люди?

— Всякие!

— Всякие ничего не подумают.

— Такое выдумать и «ничего не подумают»! — перекривила она виновника ее злого раздражения.

— Конечно. Пойми: тем, которые знают Николая Егоровича, известно, что он не немой. А тем, кто не знаком с ним, вообще все до лампочки. Разве можно думать о том, кого не знаешь?

— Так они же из рассказа узнают! Что вы прикидываетесь, будто не понимаете меня? — наступала на насмешника Пепичка.

— В рассказах всегда преобладает выдумка. Это известная истина.

— Пошли вы, Дмитриевич, к чертям! Ей-богу, если бы не ваш возраст, то не знаю, что бы я сделала.

— Это другое дело, — засмеялся он. — Если б же не мой возраст... — намекнул, что и она, дескать, ему по душе.

— Сколько вы будете шутить? Тьху! — гневалась дальше Вера Ивановна. — Еще и при ребенке!

— А что я плохого сказал? И вообще, не я затеял эту перепалку.

Так они поговорили, и после этого при встречах будто не замечали друг друга. Наиболее неприятным было то, что свидетелями ссоры стали и эта девушка, Надежда, и много других людей.

— Дядечка Павел, — сказала теперь девушка. — Извините нам. Я все поняла и маме объяснила.

— Видишь, — с нотками укора буркнул хозяин, — дождался, что вы изменили гнев на милость.

— Не обижайтесь на нас. Очень прошу! — веселее защебетала Надежда. — Отныне я верная ваша почитательница, и горжусь тем, что вы обратили внимание на моего отца, увидели в нем интересный образ, увековечили его через произведения Низы Павловны.