Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века - [9]

. После окончания войны, убийства Сигизмунда и прихода к власти Казимира правившие от его имени литовские паны удовлетворили интересы «русской аристократии» ВКЛ путем создания удельных княжеств на Волыни и Киевщине[52]. В целом вывод справедливый, хотя сложно оценивать водворившихся там князей, особенно литовца-католика Свидригайла, как «репрезентантів руського елемента» (такая оценка выглядит и чересчур прямолинейно). К сожалению, здесь Грушевский пишет лишь об украинских землях, но не останавливается на восстаниях в Жомойти и на Смоленщине, которые позволили бы лучше понять положение в ВКЛ в начале 40-х годов. В этом проявился недостаток, присущий национальным историографиям ВКЛ вплоть до наших дней: исключительное внимание к «своему» региону (в данном случае — Украине), в тени которого остаются другие. Ценность труду Грушевского придают подробные источниковедческие и историографические «экскурсы» по ряду спорных проблем (переход Ф. Несвицкого на сторону Польши, подчинение украинских земель Сигизмунду Кейстутовичу и др.). Знакомство с трудом польского историка Виктора Чермака[53] позволило Грушевскому более трезво оценить привилеи 1432–1434 гг., занимавшие ключевое место в рассуждениях историков: он справедливо отметил, что привилей Ягайла для Луцкой земли 1432 г. отражал не совместную политику Польши и ВКЛ, а заинтересованность Польши в присоединении этой территории[54].

Помимо фундаментального труда Грушевского, в котором династическая война в ВКЛ оставалась одним из многих эпизодов, в украинской науке начала XX в. появилась специальная работа об этом периоде. Это биография великого князя Сигизмунда Кейстутовича, написанная Богданом Барвинским (1880–1958)[55]. Большая часть этой книги посвящена политической истории 1432–1440 гг. (до 1430 г. Сигизмунд оставался в тени своего брата Витовта, что отметил еще «отец польской истории» Ян Длугош во второй половине XV в.). Несомненной заслугой Барвинского была попытка отойти от стереотипов, бытовавших в тогдашней историографии (например, образа Сигизмунда как «ворога Русинів і православя»[56]). Это вело к идеализации Сигизмунда Кейстутовича: историк неоднократно подчеркивает, что во многих действиях этого князя (например, попытке заключить союз с Тевтонским орденом) видно влияние политической школы Витовта, но не объясняет, почему тогда политика Сигизмунда потерпела поражение; с другой стороны, автор признает, что Сигизмунд был всем обязан полякам, а без них проиграл бы Свидригайлу[57]. Многие важные эпизоды династической войны, такие как судьба Волыни и Подолья или первый поход Свидригайла на Литву в конце 1432 г., по сути, остались за рамками книги, другие же затрагивались лишь вскользь, мимоходом (например, расстановка сил в ВКЛ после переворота[58]). В целом для книги Барвинского характерна та же «социальная» концепция, которую представлял и Грушевский: Свидригайло покровительствовал аристократии, Сигизмунд искал опоры «в середній верстві шляхотскій, а навіть і в нешляхотскій» и жестоко расправлялся с князьями и знатными боярами, за что и поплатился жизнью[59]. Вообще, согласно оценке другого украинского историка Богдана Бучинского (1883–1907), во многих вопросах Барвинский повторил, подтвердил или развил выводы А. Левицкого, А. Прохаски и M. С. Грушевского, сам же добавил к ним лишь несколько частных наблюдений, так что в результате образ Сигизмунда и его эпохи, вышедший из-под его пера, оказался довольно бледным[60]. Вместе с тем нельзя не отметить, что Барвинский снабдил свою книгу итинерарием и списком сторонников Сигизмунда Кейстутовича, которые служат хорошим подспорьем для дальнейших исследований[61], опубликовал акты польско-литовской унии 30-х годов XV в.[62] и некоторые другие документы[63].

Накануне Первой мировой войны к истории Великого княжества Литовского 30-х гг. XV в. обратился польский историк Юзеф Пузына (1878–1949), защитивший диссерацию о Свидригайле во Фрайбургском университете в 1914 г.[64] В ней он попытался оспорить оценку характера конфликта, данную А. Левицким. Однако сделано это было с опорой на материалы самого Левицкого, без специальных изысканий. Из-за этого, да еще с учетом небольшого тиража и трудностей общения историков в годы начавшейся Первой мировой войны, диссертация Пузыны осталась почти незамеченной в историографии, а известность ему принесли работы по генеалогии князей ВКЛ. В 1911 г. он выступил со статьей, в которой пытался доказать, что поздняя генеалогическая традиция справедливо выводит Свидригайлова сподвижника князь Федька Несвицкого от Дмитрия-Корибута[65]. В исторической периодике разгорелась оживленная полемика, отзвуки которой слышны в историографии до сих пор[66]53. Сам Пузына на протяжении нескольких десятилетий отстаивал свою правоту и смог убедить в ней таких ученых, как Антоний Прохаска и Оскар Халецкий. Имеются сторонники его теории и в настоящее время, хотя большинство ученых признает, что Федор Несвицкий и Федор Корибутович были разными лицами. В дальнейшем Ю. Пузына посвятил несколько статей другим княжеским родам (Наримонтовичам, Острожским и др.). В них, как и в первых его работах, рациональные выводы переплетаются с некорректными отождествлениями