Наследники Витовта. Династическая война в Великом княжестве Литовском в 30-е годы XV века - [10]
Новый всплеск интереса к событиям 30-х годов XV в. пришелся на годы Первой мировой войны и межвоенное двадцатилетие. Это было время возрождения Польского государства, которое мыслилось как продолжение «Польши Ягеллонов», включая обширные территории, некогда входившие в состав ВКЛ (Виленский край, Западная Белоруссия, отчасти Западная Украина). Примечательно, что многие польские историки, занимавшиеся в это время историей ВКЛ, активно проводили в жизнь восточноевропейскую политику Польши. Интерес к истории ВКЛ был силен и в Вильно — крупном центре научной жизни.
Первым, кто в этот период обратился к изучению династической войны в ВКЛ и последующих событий, стал Оскар Халецкий (1891–1973). Для него это была в определенной степени часть истории его семьи: его далекий предок получил от Свидригайла имение Хальче в Гомельском повете ВКЛ, от которого произошло родовое прозвание. Для сына австро-венгерского генерала польского происхождения (по-польски, впрочем, уже не говорившего) и дочери хорватского чиновника[68] учеба в Ягеллонском университете была возвращением к корням.
Одной из первых крупных работ Халецкого стала монография по истории Волыни в XV в.[69] Основное внимание автор уделяет периоду 1440–1454 гг., но делает обширные экскурсы в более раннюю и более позднюю эпоху. Благодаря умелому использованию широчайшего круга источников — в первую очередь современной тем событиям дипломатической переписки из Кенигсбергского архива и актов земельных пожалований, сохранившихся нередко во фрагментарном виде, — Халецкому удалось реконструировать политическую историю этого региона в ее социальном, культурном и международном контексте. Историк дополнил книгу каталогом актов Свидригайла 1433–1452 гг., его итинерарием начиная с 1440 г. и списком членов его «рады». Несмотря на то что некоторые выводы Халецкого (о датировке «волынского» соглашения Свидригайла с Казимиром Ягеллоном 1445-м годом и характере их взаимоотношений, о происхождении князей Несвицких, Вишневецких и Збаражских от Дмитрия-Корибута Ольгердовича) были в дальнейшем опровергнуты, данная монография по сей день может служить образцом изучения региональной социально-политической истории ВКЛ. Иное дело, что редкая часть этого государства могла бы похвастаться таким же репрезентативным и всесторонним набором источников.
После углубленного исследования истории Волыни в XV в. Халецкий обратился к более общим вопросам — устройству ВКЛ в тот период и его взаимоотношениям с Польшей. Здесь он шел тем же путем, что и Любавский: в 1915 г. Халецкий представил научной общественности результаты изучения раннего этапа «литовского парламентаризма»[70], а год спустя опубликовал статью о территориальном устройстве ВКЛ в XIII–XVI вв.[71] Общую картину истории ВКЛ и его взаимоотношений с Польшей он создал на страницах своей «Истории Ягеллонской унии», в которой XV веку посвящен первый том[72]. В итоге схема, предложенная Халецким, во многом близка к схеме Любавского. Ключевое отличие состоит в том, что в конфликте 30-х годов XV в. он видел не конфессиональную или этническую, а территориальную основу — борьбу неполноправной «Руси» за привилегии «Литвы». Здесь сказалась исследовательская перспектива историка, сужавшая его горизонт (понимание истории ВКЛ через призму его территориального деления). В XV в. действительно существовало представление о Литве и Руси как частях ВКЛ, но не это имело ключевое значение в привилеях 1387 и 1413 гг. Халецкий не учел того, что границы этих частей ВКЛ не были раз и навсегда закреплены, скажем, законодательными актами, а складывались в сознании современников под влиянием таких факторов, как административная принадлежность, ход и результаты колонизации, которые со временем менялись и заставляли по-новому очерчивать эти границы. Ученый в целом верно выделил характерные черты литовского «парламентаризма» XV в.: неформальный характер великокняжеского совета, его постепенную институционализацию в правление Казимира, развитие института сейма на базе этой «рады», его состав (участие земель-«аннексов») и компетенцию. Однако собранные им данные об участии знати русских земель в работе общелитовских сеймов не могут служить основанием для вывода о давнем стремлении этой знати участвовать в управлении государством «вообще». Ведь на этих сеймах обсуждалось будущее тех самых земель, представители которых туда приглашались (наиболее яркие примеры — Волынь и Жомойть). Понятно, что их обществу эти вопросы и были интересны в первую очередь. Неясными остаются и принципы «репрезентации» местного общества на сеймах ВКЛ: первая известная попытка сформулировать их относится лишь к 1492 г. Еще один момент, который заставляет осторожно относиться к выводам Халецкого, это идеализация польских общественных порядков: по его мнению, они должны были обладать чрезвычайной привлекательностью для общества русских земель ВКЛ. Этот вывод можно признать справедливым разве что для польско-литовского пограничья (Волынь, Подляшье), да и то лишь отчасти: как показывают попытки включения Волыни в состав Польши, многое зависело и от политической тактики.
