Наследники Кремля - [56]

— Неделю не видел сахара. Не найдется ли у вас один-два кусочка?

Было неслыханно, чтоб нарком о чем-то попросил для себя. Однажды брат Дима и сестра Валя вернулись из школы в слезах. Ребята не давали им прохода:

— Вы, комиссарские дети! Ваш отец виноват, что нас плохо кормят!

Отец молча слушал их жалобы. Погладил Валю по ее темноволосой, с длинными косами голове, сказал мягко:

— Не обижайтесь на них, они не виноваты, они голодны…

Было ли у нас дома лучше?

После уроков, примчавшись с девочкой домой, помню, Валя шарила в шкафах в поисках съестного. Шкафов было много в квартире, ранее принадлежавшей барону Фредериксу, министру двора, ведавшему дворцовыми церемониями, когда царь приезжал из Петербурга в Москву. Апартаменты шли анфиладой, но ее перегородили, и в следующих комнатах жили семьи других ответственных работников, Итак, шкафов было много, но съестного в них — ни крошки.

Во взрослые годы та девочка, что приходила с Валей, призналась:

— Я думала: вот уж наемся досыта. Меня ошарашило, когда увидела, что у вас дома еще хуже, чем у нас…

Валя, боевая девчонка, ходила в красной косынке, состояла в ЧОНе (части особого назначения). Шла гражданская война, в городах орудовали враждебные элементы. Комсомольцев обучали военному делу: учили стрелять, занимались строевой подготовкой. Преграждая путь подводам и редким автомобилям, ребята по-пластунски ползали по мостовой, мчались в атаку, крича «ура». Валя кричать стеснялась, у нее получается писк…

В тот час, когда девочки прибежали к нам домой, ел я один, младший. Я еще не ходил в школу, так как не окреп после путешествия по детским приемникам для беспризорных по пути из Уфы. С тарелкой супа, оставленного мне мамой, я расправился. Сидел на подоконнике с моим куском черного хлеба, намазанным (трудно сказать, откуда взявшейся в доме) горчицей.

Вскоре отец стал брать меня с собой в Наркомпрод, в Верхние торговые ряды (ныне ГУМ). Мы вместе выходили из Спасских ворот, часовые отдавали честь народному комиссару, отец отвечал, и я прикладывал руку к шапчонке. Я хотел быть часовым. Став постарше, я хотел быть курсантом кремлевской школы имени ВЦИК и, как мой брат Петр, нести караульную службу на посту № 27, охраняя Ленина. Но это — потом. А сейчас я шел с отцом по Красной площади и оглядывался на часового. Он был мой знакомый. Однажды, когда я был один, он долго разгадывал фамилию на поем пропуске, а возвращая, сказал:

— Ишь ты! Курносый, в точности, как мой брательник. — И вдруг спросил: — А правду говорят, что комиссары по осьмушке хлеба получают? — Я кивнул. Он покачал свой папахой: — Меньше, чем мы, красноармейцы. — И оглянувшись, сунул руку под полу шинели и достал и вложил мне в ладонь ржаную лепешку. — И валяй отсюдава скорей, — сказал он мне тогда, — я из-за тебя устав службы нарушаю…

В кабинете отца я устраивался на глубоком подоконнике и смотрел на Красную площадь. Иногда строем проходили красноармейцы с винтовками, на головах — островерхие шлемы с красными звездами, на ногах — обмотки. Шли с песней. Однажды отец стал рядом со мной у окна, проводил их взглядом, сказал: — Любо поглядеть, крепкие башмаки. А сколько еще воюют разутыми, чуть ли не вы лаптях.

Увидал, что я гляжу на него во все глаза, пообещал:

— Обуем. Всех обуем. И вооружим. И накормим.

Иной раз, к моей радости, проезжал конный взвод, цокая копытами. Или, скрежеща колесами, проходил грузовой трамвай с дровами, ящиками или мешками. Для пассажирского движения у столичной электростанции не хватало энергии, не было топлива. Какой праздник настанет для нас, мальчишек, когда пустят по московским улицам трамваи и они побегут с веселыми звонками. Мы не знали, что трамвай принесет в нашу семью горе…

Красная площадь за окном была огромной. Еще не было Мавзолея. Да, его еще не было!.. Под Кремлевской стеной зеленела припорошенная снегом трава на могилах борцов революции.

Я сидел на подоконнике в кабинете народного комиссара и играл без игрушек. Это уж потом я получу по ордеру с печатью самокат, доску на колесах, и мы с ребятами будем гонять мимо Царь-пушки. И в школьные годы нам, кремлевским мальчикам, детям сотрудников правительственных учреждений, выдадут по просьбе Ленина настоящий футбольный мяч, вместо тряпичного, которого гоняли по плацу, когда там не шли строевые занятия или конные выезды курсантов школы имени ВЦИК (тогда она называлась Первая Московская революционная пулеметная школа). Впрочем, тряпичный мяч сшили старшие мальчики, а мы, мелюзга, обходились чуркой…

На подоконнике в отцовском кабинете мне не хватало оловянных солдатиков, оставленных в Уфе. Но мы с 12-летним Димой уехали из Уфы ночью, поспешно, когда на другом конце города уже шла стрельба. Мама с Валей уехали из освобожденной Уфы раньше, знакомые должны была нас привезти вслед, но белые опять прорвались в город.

Уфа переходила из рук в руки. Ее захватили белочехи, колчаковцы, дутовцы. Красная Армия снова гнала врагов из города. После первого освобождения Уфы Фурманов писал: «А сколько здесь было расстреляно красных, знают только белые жандармы да темная ночь».