— Я не люблю твоих шуток, — сказал он.
— Почему шуток? — весело воскликнул старик. — Я говорю серьёзно. Я буду очень рад.
— Не мог же ты забыть, что я женюсь.
— Женишься? — удивлённо спросил Пётр Иванович. — Но ты, кажется, раздумал? Помнится, мы с тобой не сошлись в цене? Ты продавал мне свою свободу и требовал наличными. Сколько ты требовал?
— Столько, сколько ты сам обещал.
— Совершенно верно! Половину. А ты знаешь точно, сколько это составит половина того, что я имею?
— Точно не знаю.
— Так как же это ты пошёл на такое условие? Ведь я мог обмануть тебя! Я мог утаить! Хи-хи-хи!
— Приблизительно я вычислил.
— Ах, да! Вычислил? Вот это ты прекрасно сделал. Не вводи вора во грех! Надул бы тебя старый мошенник, непременно бы надул.
Александр морщился.
— Если хочешь опять делать сцены, то отложи до после обеда. Волноваться за едой крайне негигиенично.
Пётр Иванович сразу переменил тон.
— Я скажу тебе без всяких волнений, наш разговор я обдумал и твоё требование нашёл чрезмерным. Я убеждён, что княжна с удовольствием возвратит тебе своё слово, и таким образом всё кончится к общему удовольствию.
— Не к твоему во всяком случае, — равнодушно сказал Александр и пожал плечами.
— А вот тут-то ты и ошибаешься! — крикнул Пётр Иванович — Я не хочу больше этого брака! Ты знаешь: ведь замужеству с тобой она предпочла бы смерть.
— Ты положительно становишься сантиментальным, — насмешливо усмехнулся Александр Петрович. — Берегись, в твои годы это опасно.
— В мои годы… опасно?.. Ты, кажется, заботишься обо мне, неправда ли? — сказал он с злобной горечью, исподлобья глядя на сына. — Я ждал этого всю жизнь. Все меня ненавидели, и я гордился этой ненавистью, почти любил её. Я ждал привязанности и понимания только от одного человека, и этот человек, — ты! — с горьким смехом закончил он.
— Не прикажешь ли мне объясниться в любви?
— Нет, не прикажу. Ты не любишь лгать, может быть тебе лень, во всяком случае это одно из твоих достоинств. Ты приглашал меня открыть карты. Они открыты. Ты хотел продать себя за половину моего состояния, ты убил бы меня за другую, если бы пожелание кому-нибудь смерти убивало… А что такое деньги, ты знаешь это? Я наживал их рубль за рублём; я брал их с потом, с кровью, со слезами… И теперь ты хочешь, чтобы я отдал их тебе…
Он стукнул кулаком по столу, так что Александр Петрович поморщился.
— Отдать? — крикнул старик. — Отдать теперь, чтобы ты ушёл из-под моей власти и открыто смеялся бы надо мной? Отдать, когда я стар, когда уже поздно начинать жить сызнова? Нет, пусть уж до конца я сохраню иллюзию, что у меня есть сын, что я не совсем одинок, не совсем брошен. Но я отклонился и возвращаюсь к главному: твоего брака с княжной я не хочу.
Александр посмотрел на отца, и в его тусклых глазах промелькнула мысль. Он соображал.
— Ты думаешь, что смерть князя помешает твоим планам?
— Нет, я не думаю.
— В таком случае, если ты не шутишь, я ничего не понимаю!
Старик Гарушин улыбнулся и принялся за поданное блюдо.
— Отчего ты не ешь? — спокойно спросил он сына.
— Не хочу, сыт, — недовольным тоном ответил тот. — Однако я не могу позволить, чтобы мной распоряжались так, по произволу. Всё лето я ухаживал, как дурак, я сделал предложение. Важнее того: моё долгое пребывание здесь пошатнуло мои дела в Петербурге.
— Я не распоряжаюсь. Я не хочу больше твоего брака с княжной, но, если ты этого хочешь, если ты влюблён, если она с своей стороны тоже влюблена в тебя — женитесь.
Весь конец обеда Александр сидел молча, с мрачным и озабоченным лицом. Когда отец встал, он провёл рукой по лбу и спросил:
— Ты дашь мне на дорогу и вообще ещё… сколько можешь?
Пётр Иванович засмеялся.
— Дам! — весело сказал он. — И на дорогу дам, и вообще… Подождёшь похорон князя?
— Нет.
— И не надо. Я берусь переговорить с княжной.
И когда сын выходил из комнаты, он крикнул ему вслед:
— А ты, помнится, грозил рассердиться на меня? Как? Что?
