— Жалобную! Слёзную! — молил он, складывая руки.
— Ребята! Сперва промочите горло, — скомандовал князь.
Когда хор запел, Маров опять выскочил из-за стола, встал к ним лицом и, вытянув руки, как крылья, плавно махал ими в такт, то приподнимаясь на цыпочки, то опускаясь вниз… Лицо его дрожало и глаза были полны слез.
Андрей пил много, и его прекрасные глаза начали щуриться и неестественно блестеть. Он не говорил, а только добродушно улыбался и крутил усы. Вдруг послышался шум, точно от падения тела, и раздался странный резкий крик. Это Дима, схватившись руками за голову, истерически закричал и упал с своего стула на пол.
— Ну, вот и завизжал! — равнодушно заметил князь Андрей. — Я сказал — меры нет.
Мальчика подняли и отнесли в соседнюю комнату.
— Безобразие! Пороть бы мальчишку! — процедил сквозь зубы Гарушин, которому крик Димы подействовал на нервы.
— А вы, желудочек, кажется, испугались? — насмешливо спросил его Маров.
— Удалую! Весёлую! — требовали голоса.
Маров бросился к песенникам и опять замахал руками… Когда в приотворённую дверь флигеля заглянул ранний рассвет, в комнате царило безобразие во всей своей пьяной, безграничной силе. Гарушин иссиня-бледный, с искажённым от страдания лицом, стоял среди комнаты и покачивался на слабых ногах.
— Мне дурно! — задыхаясь, шептал он и искал руками опоры.
— С водички разобрало. Вот так желудочек! — хохотал над ним Маров.
— Я вас раздавлю, — тихо, но злобно ответил ему Александр и начал пробираться к двери.
— Куда вы? — спросил Листович.
— Домой! Здесь общество дикарей и сумасшедших.
Но на пороге его чуть не сшиб с ног бежавший без оглядки грум.
— Князь! Князь! — звал он растерянно, с испуганным и побелевшим лицом. Он споткнулся на ступени и едва не упал.
— Ты ошалел! — гневно крикнул на него Гарушин, сторонясь и хватаясь за перила.
— Князь! — опять отчаянно крикнул грум. Он ворвался в комнату и, заглушая своим голосом пьяные песни и бестолковый гам, прокричал звонко и отчётливо: — Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются! Княгиня велела вас будить… Ещё дышит… Скорей велели, скорей! И князенка…
Песни стихли. Жуткая тишина сменила бесшабашное веселье. На пьяных лицах и в пьяных глазах мелькнуло испуганное сознание.
— Князь Андрей Ильич! Старый князь кончаются… — продолжал звенеть голос мальчика.
— Как же мне? — вдруг озадаченно проговорил молодой князь и попробовал приподняться. — Диму тащите… Мать будет его искать… Вот ещё… чёрт!
Но страшное известие несколько отрезвило его. Он встал и, сильно качаясь, вышел на крыльцо.
— У меня отец умирает, — сказал он Гарушину, проходя мимо него, и уже более твёрдой походкой пошёл по дороге к дому.
Пётр Иванович подъехал к крыльцу княжеского дома. Его встретил лакей с подобающим случаю печальным видом.
— Что князь? — поспешно спросил Гарушин.
— Всё в том же положении, — ответил лакей.
— Могу я видеть кого-нибудь?
— Княгиня отдыхают. Прикажете доложить княжне?
— Да, доложите, — приказал Гарушин.
Вера вышла сейчас же. Она была в широком утреннем капоте, волосы её были заплетены в косу, и в этом наряде, вся худенькая, с бледным осунувшимся лицом она производила впечатление очень молоденькой девушки. Она посмотрела на Гарушина безразличным взглядом и заговорила, как бы повторяя затверженный урок:
— Отцу не лучше, но доктор нашёл его состояние довольно удовлетворительным и сказал, что, если удар не повторится, он ещё может поправиться.
— Возложим наши надежды на Бога, княжна! — делая горестное лицо, ответил Гарушин.
Вера отвернула немного лицо и нахмурилась.
— Он приходил в себя, — продолжала она, — и спрашивал вас.
— Меня! — с неподдельным удивлением вскрикнул Пётр Иванович.
Вера отошла к окну и стала глядеть в сад. Пётр Иванович видел, как она трудно дышала, стараясь пересилить волнение, как вздрагивала на груди оборочка её блузы, отвечая биению её сердца.
— И вы хотите, чтобы я вошёл к больному? — тихо спросил он после долгой паузы, убедившись, что она несколько успокоилась.
— Да, я вас прошу, — уже спокойно ответила она. — Быть может, он опять вернётся к сознанию.
Она пошла к двери, завешенной тяжёлой портьерой, и Гарушин последовал за ней, сильно горбясь и стараясь ступать бесшумно.
— А княгиня? — шёпотом спросил он.
— Мама сама заболела от горя и испуга. Она лежит.
Кровать князя стояла среди комнаты, рядом с ней, на стуле сидела сестра милосердия и держала пульс больного.
— Спит? — спросила Вера.
Сестра подняла на неё грустные, утомлённые глаза и тихо кивнула головой. Гарушин подошёл. Слегка перекошенное багровое лицо князя сперва показалось ему совсем незнакомым, но он скоро пригляделся и узнал его. Реденькие седые волосы были растрёпаны, и на них лежал гуттаперчевый мешочек со льдом. Груда подушек держала больного почти в сидячем положении, ворот рубашки расстегнулся и обнажил старческую шею и грудь, на которой блестела золотая цепочка с крестом.
«Смерть!» — подумал Гарушин, сейчас же мысленно вычисляя разницу своих лет с летами князя и с острой тревогой думая о том, что у него всё чаще и чаще какие-то подозрительные перебои сердца. — «Смерть», — думал он и вдруг ощутил странную радость чувствовать себя живым, здоровым и ещё далёким, быть может, от того момента, когда все земные радости, заботы и огорчения вдруг перестают существовать, как будто не они были важны и нужны больше всего.
