— Помогите мне разобраться, Вадим Петрович! — закричал Андрей.
— С удовольствием, князь, с удовольствием! — ответил Маров. — Сделаем маленькое обозрение.
— Отец хорошо кормит, — продолжал Андрей, но сам пить никогда не умел и толку в винах, смело скажу, не знает. Вот эта… — сказал он и поднял бутылку, поглаживая её сверху по этикетке, — эта за себя постоит! Рекомендую смело.
Князь и Маров стали откупоривать бутылки, выкрикивая название вин. Всё общество сплотилось вокруг стола. Раздавались отдельные голоса, требующие того или другого. Многие мужчины явились сюда уже немного навеселе и только заканчивали здесь начатую процедуру опьянения.
— Ужасно я не люблю, когда, это, обед и тут же, это, дамы, — рассуждал кто-то. — Ужасно, это, стесняет.
— Хороший коньяк! пре-екрасный коньяк! — слышалось восторженное восклицание.
— Вы что это, Александр Петрович, точно раскисли, — спросил Андрей.
— У меня что-то желудок… Вообще, я, кажется, нездоров.
— А вот не хотите ли поправиться? — крикнул Маров, протягивая ему стакан.
— Я бы сельтерской… с коньяком.
Оживление быстро возрастало. Слышался смех, сквозь общий гул прорывались громкие, не всегда скромные замечания, костюмы и лица принимали растерзанный, неприличный вид.
— Листовича нет. Где Листович?
— Нет — так будет, — сказал князь.
— А я ему говорю… — заливаясь рассыпчатым смехом рассказывал кто-то. — А я ему говорю, т. е. это он мне говорит… — Смех длился беспрерывно, заглушая рассказ.
— Да ну вас к чёрту! — вспыльчиво вскрикивал, наконец, какой-нибудь потерявший терпение слушатель.
— Вот и Листович! — заметил князь.
Ржавые петли взвизгнули, входная дверь открылась, но в дверях стоял не Листович, а тоненькая фигура Димы. Большие глаза мальчика удивлённо и радостно оглядывали комнату.
— Ага! — сказал он своим звонким голоском, — попались… Я уже давно подозревал… Вот зачем Андрюша взял ключ!
— Тебе чего? Пошёл назад! — добродушно скомандовал молодой князь. — Иди, иди, а то сам выставлю.
— Ну, что, Андрюша? Ну, позволь! — плаксиво заговорил Дима с порога. — Ну, разве я тебе мешаю? Ну, что, право…
— Да ведь ты поросёнок! — смеясь, ответил Андрей.
— Ну, Андрюша! — продолжал Дима, набираясь смелости и приближаясь к столу. — Ну, я тебя прошу!
— Оставьте его, князь! — вступился кто-то. — Чем он не мужчина? Бери, брат, стакан, чокнемся.
— Конечно! Зачем его гнать? Пусть привыкает. Не красная девушка, — поддерживали голоса.
— Можно, Андрюша? — робко просил мальчик. — Ты думаешь, я не умею пить? Ты думаешь, я не привык?
— Ну, пришёл, так уж пей! — махнув рукой, решил князь и дружески хлопнул брата по плечу. — За догадку! — прибавил он.
— Ловко ли будет? — тихо заметил Маров. — Всё-таки он ещё дитю…
— Ну, пустяки! — успокоил его Андрей. — Я его знаю, он сразу напьётся и заснёт. У этих поросят нет меры… Чего тебе, поросёнок?
Но Дима уже завладел первой попавшейся бутылкой и с жадным, сосредоточенным лицом наливал вино в стакан.
Марова, что называется, разобрало.
— Музыки! Музыки! — молил он, закатывая глаза и прижимая руки к жилету. — Понимаешь ли ты, чего жаждет моя душа? — спрашивал он, обращаясь к соседу. — Только по этому воплю знаю я свою душу, знаю, что есть она, есть ещё, подлая!
Он драматически потряс кулаком и ударил им себя в грудь.
— Вы что смотрите на меня, Александр Петрович? — обратился он к Гарушину. — Вам не нравится моё заявление, что у меня есть душа? Повторяю вам, есть она! А вы, кажется, наверно знаете только то, что у вас есть желудок?
Он перегнулся через стол и насмешливо глядел в лицо Александра.
— Отстаньте от меня! — брезгливо ответил Гарушин. — Ваше остроумие не забавно.
— Желудочек! — ласково продолжал Маров. — Недаром, вы так часто повторяете: «У меня желудок»… А вот у меня так душа! Не веришь? — опять обратился он к соседу. — Думаешь, живёт человек всю жизнь скотина-скотиной, пьянствует, безобразничает, всё по дороге в грязь топчет, и вдруг говорит — душа! А ведь есть она! Плачет! Ты думаешь, я себя в красивом виде представить хочу? А хочешь, я эту серебряную кружку украду? Она серебряная, её заложить или продать можно, и я украду… Я могу украсть. Надо украсть — украду, надо льстить — льстить буду, надо убить… Нет, убить не могу… Струшу… Слишком я меленький, дрябленький, дрянненький… И душу в себе убить не могу… Чувствую, живёт она здесь, плачет… плачет…
— Нет, ты не плачь, — сказал сосед, слышавший только последние слова. — Ты лучше выпей.
Маров махнул рукой и подставил стакан.
— Желудочек! — сказал он, взглядывая на Гарушина, и улыбнулся ему.
— Вы пьяны! — презрительно ответил Александр.
— Где вы пропадали? — крикнул Андрей Листовичу. Тот вошёл, окинул общество смеющимся взглядом и покачал головой.
— Песенники идут! — возвестил он.
— Ого-го! — закричали весёлые голоса.
— Юрочка! Душечка! — нежно приветствовал его Маров, складывая губы сердечком. — Радость моя!
— Эк вы тут… — засмеялся Листович. — Вам, Вадим Петрович, папиросочку? Так, что ли?
— Так, прелесть моя! У-y! Душка!
Стуча сапогами и весело улыбаясь, стали входить песенники.
— Ого-го! — закричали голоса, приветствуя их. Маров вскочил и ринулся им навстречу.
