— Кремль левее!
— Вот гады!
Через слуховые окна были видны зарева нескольких пожаров. Все начали строить догадки о том,
что и где горит. Пожары от бомбежки в родной Москве!
Воздушная тревога продолжалась уже более двух часов и, казалось, что вот-вот прозвучит отбой.
Вдруг над их головами с треском раскололось небо. Кто-то испуганно крикнул:
— Бомба!
Виктор быстро взглянул вверх и увидел в крыше большую рваную дыру, а мгновенье спустя от
услышал змеиное шипение: по усыпанному полу чердака кружился раскаленный обрубок большого
удава... Виктор быстро натянул рукавицы, изловчился, со второго раза схватил зажигалку за
стабилизатор и сильно грохнул ее о пол. Потом еще и еще раз. Делал так, как их учили. Капсюль с
горючим отлетел в сторону и бомба, шипя, как змея, стала затухать. В эту минуту кто-то опрокинул на
нее целый ящик песка. Виктор с минуту стоял ошеломленный, вытирая дрожащей рукой потный лоб.
Все произошло так просто и быстро, что он даже не успел испугаться. А в другом конце чердака
ребята в это время гасили вторую "зажигалку". Когда и с ней было покончено, наступила необычная
тишина. Кто-то неуверенно сказал:
— Кажется... мы их... погасили... — И тогда все заговорили наперебой, закричали "ура!", стали
обнимать и поздравлять друг друга. На чердак уже бежали дежурные по школе учителя, девчата.
Среди них была и Маша. Она подбежала к Виктору и внимательно на него поглядела.
— У тебя есть платок?
— Есть, а что? — не понял он, вынимая из кармана скомканный носовой платок. Она взяла
платок, послюнявила его и стала осторожно обтирать ему щеку: — У тебя кровь... ссадина.
Пустяки, до свадьбы заживет, — сказал Виктор, довольный и собой, и тем, что у него на щеке
кровавая ссадина, и тем, что первую помощь ему оказывает Маша. Она неожиданно притянула его к
себе и крепко поцеловала в губы.
Воздушная тревога продолжалась до рассвета.
* * *
На другой день Виктор и Гурген тайком от родителей написали заявления в райвоенкомат с
просьбой призвать их досрочно в Красную Армию.
* * *
Во время очередного приезда отца в Пушкино, Виктор сказал ему:
— Не могу я больше сидеть сложа руки, понимаешь, не могу! Стыдно! Пока в армию не берут,
устрой на завод. Не хуже других буду.
Его поддержала мать:
— Ребенок абсолютно прав. Ты же видишь, он не находит себе места. И я его могу понять. Если
бы я не шила для фронта белье, я бы тоже сходила сума.
На этот раз Виктор постарался пропустить мимо ушей обидное слово «ребенок». Не время было
сейчас спорить с матерью о формулировках. Сейчас она была его союзником.
— Хорошо, маркиз, — сказал Георгий Николаевич, бреясь на террасе у зеркала, — подумаем, куда
тебя определить.
— Что это значит — маркиз?! — настороженно переспросила Анна Семеновна. — Почему ты так
его называешь? Ты что, намекаешь на то, что я воспитала его белоручкой?
— Как?! Разве ты не знаешь? — не унимался Георгий Николаевич, намыливая подбородок. —
Виктор вспыхнул:
— Кончай, отец. Ну что ты в самом деле...
Анна Семеновна недовольно передернула плечами:
— Не понимаю, о чем ты... Ребенок совсем не хуже других. И мне за него... не стыдно... Да, да! Не
стыдно! А если это... плоская шутка... то, право же, она не к месту. . Георгий Николаевич отложил
бритву, обтер лицо полотенцем, улыбнулся:
— Ну, ладно, ладно. Уж больно ты, мать, стала суровой. Не грех ведь и пошутить иногда. А то
совсем закисли.
И он пошел умываться. Прощаясь, он, целуя жену, сказал:
— Ты, брат, расскажи матери, кто тебя в маркизы-то произвел, а то она и вправду на меня
обидится. А виноват-то не я, а Хала?!
— Кто?! — сделала большие глаза Анна Семеновна.
— Какая еще Хала?!
Но Георгий Николаевич, посмеиваясь, уже спускался с террасы к ожидавшей его "эмке".
* * *
Виктор Дружинин был принят на завод в инструментальный цех учеником слесаря-лекальщика.
Завод работал круглые сутки. Ушедших в ополчение кадровых рабочих заменили их жены и
допризывные ребята.
Виктора подвели к старому рабочему в спецовке, похожей на толстовскую блузу. На самом кончике
его мягкого бугристого носа каким-то чудом держались очки в металлической оправе с треснутым
правым стеклышком. Это был знаменитый мастер лекального дела, которого на заводе все
уважительно звали Андреичем. Он поверх очков внимательно оглядел Виктора с головы до ног.
"Оглядывает, как цыган лошадь, еще попросит зубы оскалить", — насмешливо подумал Виктор.
— Знаю, знаю, — скороговоркой проговорил старый мастер, — наслышан. Сынок нашего
директора?
— Не сынок, а сын! — отрезал Виктор.
— Ишь ты! — удивился мастер. — А какая разница? — Сами знаете, — прищурил глаза Виктор.
Старый мастер хохотнул, поправил очки: — Это ты верно говоришь. Знаю. Ну пошли, коли так. — Он
подвел Виктора к индивидуальному шкафчику и достал оттуда куртку-спецовку.
— Возьми-ка, примерь. Это куртка Петра Исаева, он в ополчение ушел. — Наблюдая, как Виктор
ее надевает, сказал: — Почти по плечу, бери себе. — Потом показал рукой на высокий табурет у
обитого жестью стола: — А это теперь твое законное рабочее место. Садись и вникай, буду тебя
