Наследница Роксоланы - [88]

Грешно говорить и даже думать такое, но очень вовремя он был ранен.

Ловкость Джанбал во всяких упражнениях особых плодов не принесла: в конце концов, среди артистов были настоящие акробаты и жонглеры, да и мальчишки-плясуны имелись. Управлять парусной ладьей тут не требовалось, а показательная работа с саблей… она, допустим, могла и пригодиться, за это монетки кидают, в артели был один мастер игрового клинка, так что можно устраивать с ним постановочные бои. Отец от такого за голову схватился бы, но Бал сейчас было не до гордости.

Однако не понадобилось. Вот кто точно нужен во время выступлений, так это меддахи, сказители занимательных историй. А меддах, бывший в артели до них, недавно совсем одряхлел и сопровождать артистов в странствиях больше не мог. От него осталась книга сказок, однако прочесть ее было некому.

Так что двое грамотеев, да еще умеющих красно и складно говорить (Айше с большим изумлением обнаружила в себе это искусство: тут уж, конечно, ее отец мог в гробу перевернуться, – однако ей тоже было не до гордости, да и самой интересно вдруг показалось), пришлись очень даже кстати.

Другое дело, что изрядная толика сказок была как раз про переодевания и прочие перевоплощения. Сейчас названные сестры цитировали «Историю о плачущем гранате и смеющейся айве», в которой девочка, которую при рождении выдали за мальчика, сумела бежать из дворца перед церемонией суннета[21], предварительно дважды сумев ее отсрочить, но была и история о том, как девушка за алмазный перстень меняется с пастухом одеждой и занимает его место, была сказка о девушке-бее, которую вообще с оглядкой нужно рассказывать, чтоб не при мулле и не при настоящем бее…

Многое что было. Отчего-то публика именно такие сказки требовала прежде всего, даже не зная толком, о чем они, помня лишь пикантные подробности. Да и прочие актеры, тоже далеко не все помня, были со зрителями согласны, не позволяли сменить тему.

Добро бы только это. Поздно вечером после очередного выступления вдруг выяснилось, что в артели к подобным вольностям вообще относятся… своеобразно. Как сказал старший канатоходец, «женщины – для детей, а мальчики – для удовольствия». И, оказывается, мальчишки-танцоры совсем против этой логики не возражали, с самого начала они были согласны, что их не только для плясок в труппе держат.

А двое юнцов-чтецов, недавно примазавшихся к артели, могут или принять эти правила игры, или… «отмазываться» обратно.

К счастью, этот путь для Бал и Айше не был закрыт. Вот названные сестры сейчас и сидят у костра посреди безлюдной степи, смотрят друг на друга – и смеются: как юноши, они не подошли бродячим артистам, не как девушки! Хотя на самом деле тут не до смеха.

– Хватит, – решительно сказала Джанбал. – Больше не хочу ни единого слова о переодеваниях слышать. Это легенды не про нас.

– А что хочешь?

– Если не слишком устала, можешь сказку про золотого быка рассказать. Или про джады, ведьму-превратительницу. Или про Кырклар легенду, помнишь ее?

– Что, на страшное тебя перед сном потянуло? – улыбнулась Айше.

– Страшное мы наяву уже видали-перевидали вдосталь, – прошептала Бал, вытягиваясь на кошме. – Легендами нас не испугаешь. Ни тебя, ни меня. Просто расскажи своей младшей сестричке сказку на сон грядущий, жалко тебе, что ли?

Она закрыла глаза.

– Ну хорошо, слушай… – чуть помедлив, согласилась Айше. – Некогда был султан, а у султана был сын, а у сына был друг. И любил шахзаде своего друга, как самого себя. И вот однажды юноша увидел во сне прекрасную девушку и влюбился в нее так, что жизнь без нее стала ему не мила.

– Это тот, который друг? – уже сквозь полудрему спросила Бал неожиданно совсем детским голосом.

– Нет, – Айше снова улыбнулась, впервые за очень долгое время вновь ощутив себя старшей сестрой, – не тот, который друг, а сам шахзаде. Каждую ночь он видел ее, каждое утро рыдал от горя, и на очередную ночь эта девица – а она была одна из Кырклар, из Сорокá, – сказала ему: «Не плачь, а иди ищи меня в бане Сорокá!» Тогда он наутро спрашивает у своего друга: «Где находится баня Сорокá и что она вообще такое, не знаешь ли?» А тот в ответ: «Помилуй, друг мой шахзаде, да зачем она тебе, да что ты будешь там делать, да кого собираешься в ней искать, да кто тебе о ней рассказал?» После этого сын султана…

Сорок. Кырклар. Четыре десятка эрмиш, то есть «достигших высших степеней». Дýхи, святые, «неземные», «возвышенные» – как только ни называют их, все это правда, но лишь частично: для высших степеней человеческие слова не годятся. И разумение человеческое тоже за ними не поспевает: Сорок – они, конечно, святые… в том числе… но святость их своеобразна.

Простому смертному желательно с ними не встречаться. Хотя если ему терять нечего, то хуже не будет, а лучше может быть: иные потом рассказывают, как Кырклар им помогли, спасли от бед.

Те, кому они не помогли, ничего не рассказывают. Вовлекли их Сорок в свой круг, увлекли за собой, перестал такой человек существовать для жизни этого мира, избавился от его тягот. Может, совсем не этого хотел, а пришлось. Будет отныне вместе с Кырклар ходить по ночным дорогам, летать сумеречной птицей… сбросив оперение, посещать после захода солнца какие-то сады или бани, пировать за самобраными скатертями, вкушать яства нездешнего вкуса… При этом, хоть и вошел он в круг Сорокá, но не умножил его: по-прежнему четыре десятка их, достигших высших степеней, возвышенных, недостижимых и непостижимых в своей духовной святости.