Наши за границей - [73]

— Въ съѣстную лавку! Да ты въ умѣ? — воскликнула Глафира Семеновна.

— Не бойтесь, сударыня, названія. Оно тутъ не при чемъ, — подхватилъ землякъ. — Вы увидите, какъ это хорошо. Вся сырая провизія на-лицо. Вы выберете, что вамъ понравится, и вамъ изжарятъ или сварятъ. Вѣдь въ Петербургѣ вамъ, я думаю, когда-нибудь приходилось закусывать съ мужемъ въ Милютиныхъ лавкахъ, гдѣ вамъ всѣ закуски прямо отъ куска рѣжутъ. Такъ и тутъ. Ѣдемте-же. Туда мы можемъ доѣхать въ омнибусѣ.

Выйдя изъ магазина, супруги и землякъ тотчасъ-же сѣли въ омнибусъ, идущій въ Портъ-Сенъ-Дени, и черезъ четверть часа, пріѣхавъ на мѣсто, входили въ съѣстную лавку ротисьера.

Съѣстная лавка состояла изъ большого зала съ множествомъ маленькихъ мраморныхъ столиковъ. Въ глубинѣ зала помѣщались два громадные очага, напоминающіе камины, и на этихъ очагахъ на механическихъ вертелахъ жарилось мясо, пулярдки и дичь. Проливающійся на уголья жиръ дѣлалъ воздухъ чаднымъ. Около самыхъ очаговъ чадъ стоялъ какъ-бы туманомъ и въ этомъ туманѣ виднѣлись бѣлыя куртки и бѣлые колпаки поваровъ. Что-то шипѣло, что-то вспыхивало, визжала вентиляція, гремѣла посуда. По другой стѣнѣ стояла горкой выставка провизіи. Тутъ лежали сырыя ощипанныя индѣйки, пулярдки, гуси, поражающіе своей бѣлизной, украшенные кружевомъ, высѣченнымъ изъ писчей бумаги. Лежало мясо въ кружевныхъ папильоткахъ, ноги телятины и баранины, убранныя также бумажными украшеніями и цвѣтами изъ рѣпы, моркови, рѣдьки и свеклы.

Когда супруги вошли въ съѣстную лавку, за мраморными столиками, не взирая на раннее для обѣда въ Парижѣ время, сидѣло уже человѣкъ тридцать публики, пило и ѣло. Имъ прислуживали женщины, одѣтыя въ коричневыя платья, бѣлые чепцы и передники.

— Вотъ та самая закусочная, о которой я вамъ говорилъ, — сказалъ супругамъ землякъ.

Глафира Семеновна сморщила носикъ и отвѣчала:

— Да тутъ отъ чада расчихаешься.

— А вотъ подите — ѣдоки считаютъ этотъ чадный запахъ за особенный шикъ.

— Да оно даже пріятно, когда ѣсть хочешь, — проговорилъ мпволай Ивановичъ. — Вотъ теперь такъ засосало подъ ложечкой, что я готовъ одинъ цѣлаго гуся съѣсть.

— И съѣдимъ. Сюда только, извините за выраженіе, обжоры и ходятъ, — подхватилъ землякъ.

Они подошли къ выставкѣ провизіи и стали смотрѣть на лежащее на мраморной доскѣ мясо и въ рисунокъ уложенныхъ на капустныхъ листьяхъ птицъ. Глаза Николая Ивановича устремились на гигантскаго тулузскаго гуся.

— Эхъ, гусь-то какой! Крокодилъ, а не гусь. Не велѣть-ли намъ изжарить гуська?

— Да вѣдь ужъ рѣшили индѣйку, — отвѣчалъ землякъ. — Вонъ индѣйка лежитъ, напоминающая гиппопотама.

— Глаза-то ужъ очень разбѣгаются. И на индѣйку разыгрался аппетитъ, и насчетъ гуся пришла фантазія, — облизывался Николай Ивановичъ, глотая слюнки. — Глафира Семеновна, семъ-ка мы и гуся и индѣйку закажемъ.

— Послушай, Николай Иванычъ, да развѣ это можно втроемъ съѣсть!

— Не знаю, какъ ты, а я во время моего житья заграницей такъ оголодалъ, что готовъ цѣлаго борова съѣсть! Помилуйте, порціи подавали съ мѣдный пятакъ! Да наконецъ, если-бы мы и не съѣли всего — эка важность!

— Здѣсь вы можете съѣсть полъ-индѣйки, полъ-гуся, а остальное вамъ завернутъ въ бумагу, и вы возьмете домой.,- замѣтилъ землякъ.

— Вотъ и отлично. Что не доѣдимъ, то намъ, Глаша, на ужинъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и, обратясь къ стоявшему около нихъ красивому повару-усачу, сказалъ:- Ле гусь и сетъ индѣйка пуръ ну и чтобы тре бьянъ было.

Землякъ тотчасъ-же подхватилъ и объяснилъ повару по-французски.

— Pour trois personnes seulement, monsieur:- спросилъ поваръ, удивленно выпучивая глаза.

— Такъ что-жъ, что пуръ труа? Что не доѣдимъ — съ собой возьмемъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — да немного, братъ, я думаю, и съ собой-то брать придется. Постой, постой… — остановилъ онъ повара, взявшаго уже съ мраморной доски гуся и индѣйку и сбиравшагося удалиться къ очагу. — Анкоръ ля вьяндъ… мяса надо, нельзя безъ мяса…

— Полно, Николай Иванычъ, ну, куда намъ столько! — вскинула на него глаза Глафира Семеновна.

— Матушка, я оголодалъ въ Парижѣ. Какъ вы думаете, землякъ, не заказать-ли намъ еще телячьей грудинки, что-ли?

— Грудинка, гусь, индѣйка — да этого и не вынесешь.

— Не знаю, какъ вы, а я вынесу. Ужъ очень я радъ, что до настоящей ѣды-то добрался.

— Довольно, довольно. Вотъ теперь нужно только спросить, какой у нихъ супъ есть.

— Нѣтъ-ли щецъ кислыхъ?

— Нѣтъ, нѣтъ. Этого вы здѣсь въ Парижѣ ни за какія деньги не достанете. Quelle soupe est-ce quе vous avez aujourd'hui? — спросилъ землякъ повара, и, получивъ отвѣтъ, сказалъ:- Только бульонъ и супъ пюрэ изъ зеленаго гороха. Вы какъ хотите, а мнѣ при индѣйкѣ и гусѣ, кромѣ бульона, ничего не выдержать.

— Супъ пюрэ… пюрэ, мосье… Онъ — бульонъ, а же — пюре, — закивалъ повару Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Все-таки посытнѣе. Ну, такъ вотъ: ле индѣйка, ле гусь и супъ пюрэ и бульонъ. Ахъ, Да… Стой, стой! Салатъ анкоръ. Боку салатъ.

Предвкушая блаженство сытнаго обѣда, Николай Ивановичъ улыбнулся и радостно потиралъ руки.

— Винца-то красненькаго намъ подадутъ, землякъ? — спросилъ онъ.

— Сколько угодно. А вмѣсто водки мы коньяку выпьемъ, — отвѣтилъ землякъ.