Наши времена - [63]

— Но так будет без конца… Снова начнут строить наш агрегат, и опять случится какое-нибудь несчастье в цехе, авария на заводе…

— Не будь злым пророком, дурным звездочетом, это не твоя роль, Лев Борисович. И… нам ведь еще предстоит работать вместе не один месяц, не следует портить добрые отношения. Мы горим. Представляешь, что означает для завода «горим», сам работал на заводе. Третий мартен, что вышел из строя, — самая большая наша печь, и для нас это — катастрофа. Мы недодадим тысячи тонн сортамента, потеряем завоеванное доброе имя, лишимся переходящего Красного знамени, а оно присуждается нам много лет подряд. Не говорю уже о том, что коллектив не получит премии — весьма чувствительной надбавки к зарплате. Ну, скажи честно, Лев Борисович, как бы ты поступил на моем месте? Согласись, что не только наука требует жертв, но и сама наука иногда должна пойти на какую-то жертву. Она ведь призвана помогать нам, практикам…

— Ободрал до нитки — и это у него называется «помогать»… — засмеялся Лев Борисович и тут же с досадой осудил себя за этот неуместный смех. Все, он уже сдался, согласился, он смеется, как будто довольный тем, что Девяткину так легко удалось уговорить его и все доказать.

Зазвонил телефон, и Девяткин, взяв трубку, протянул другую руку Льву Борисовичу на прощанье.

— Теперь я вижу, что ты действительно отличный человек… Нет, нет, это отнюдь не относится к вам, — крикнул Девяткин в трубку, — вы как раз получите у меня строгий выговор…

Лев Борисович покинул директорский кабинет в прескверном настроении. Выйдя на улицу, на крепчайший мороз с порывистым ветром, он хотел было тотчас же отправиться домой, в городок, но его снова потянуло в мартеновский цех, к опустевшему уголку. Так влечет к доброму другу, родному человеку, которого постигло несчастье, и он сидит дома один в трауре. Однако в том углу уже не было так пустынно, наоборот, сейчас там было даже более оживленно, чем обычно. Оказывается, Николай Оскольцев, Вахтанг Гоберидзе, Яша Клейнерман, Виктор Ремизов, Моника приехали на завод сразу же, как только узнали о случившемся. И еще до того, как увиделись со своим шефом, они уже успели обсудить создавшееся положение.

— Я чту людей, способных улыбаться в беде, черпать силы в горе и находить источник мужества в здравом размышлении, — успокаивал Оскольцев взбудораженных коллег старым оптимистическим афоризмом. Затем он затеял спор со своим неизменным оппонентом Гоберидзе. Вахтанг Гоберидзе сверкал глазами, теребил свои бакенбарды и твердил только одно — что это неслыханно.

— Наш шеф — кабинетный ученый, теоретик и меньше всего практик и организатор, — высказался Виктор Ремизов. — Не он должен был нынче идти к директору…

— Кто же? Уж не вы ли? — вмешалась Моника, будучи не в силах стерпеть, чтобы неуважительно говорили о Леборе, хотя, по-правде говоря, Лев Борисович много потерял в ее глазах с того времени, когда она явилась к нему в номер гостиницы и он пренебрег ею. С тех пор она не бегает по каждому пустяку к шефу в кабинет и не задерживается там на лишнюю минутку. А по утрам, когда Лев Борисович, придя на работу, здоровается с ней, она больше не устремляет на него глаза, как прежде, и не ждет, чтобы он сказал ей что-то еще…

— Если так пойдет, мы потеряем наш приоритет, — продолжал Ремизов, не обращая внимания на нетактичную выходку Моники. Он считал ниже своего достоинства пререкаться с этой взбалмошной секретаршей. — Запомните мои слова — нас опередят. В другом месте будет построена точно такая же печь, как наша, но намного раньше. Нам незачем было ехать в Сибирь.

— Кажется, никто вас не просил, не умолял, — снова вмешалась Моника. — Насколько мне помнится, было наоборот. Вы сами просились.

— Зато вас умоляли поехать, — вспыхнул Ремизов.

— Лучше отказаться от острого словца, чем потерять друга, — попытался помирить их Оскольцев посредством своих излюбленных афоризмов.

С той же благородной целью примирения Яша Клейнерман собрался уже было прочитать подобающие этому случаю стихи, и как раз в этот момент появился Лев Борисович. Все умолкли, повернув головы к нему в нетерпеливом ожидании поскорее узнать результаты его визита к директору.

— Синедрион в полном составе… С чего это вы все вздумали покинуть лабораторию? — спросил он. — Даже Моника и та пожаловала.

Моника уставилась на него своими зелеными узкими глазами, выразительно говорившими о том, чего она не могла произнести вслух: «Вот вы и нашли, на ком излить свою досаду и огорчения. Но я не обижаюсь, и, если вам от этого легче, я даже довольна». Она ударила голенищами один валенок о другой и застегнула большую перламутровую пуговицу на своей цигейковой шубке.

Вернувшись с завода домой, в городок, Лев Борисович зашел к академику Мезенцеву и рассказал ему о случившемся. Услышав эту новость, Александр Никифорович улыбнулся:

— Сразу видно, Лев Борисович, что вы еще совсем неискушенный человек. Думаете — вы первый пострадали. Как бы не так! Когда сооружали ГЭС, ее строители забрали у нас не только наши фондовые материалы, но и ухитрились заполучить деньги с нашего счета в банке. Мне даже пришлось написать об этом в газете.