Наши времена - [167]

— Тогда это была совсем крошечная девочка, — прошептала женщина. — Теперь ей должно быть не меньше четырех, но точно я не знаю. Нашла я ее в то самое утро у себя во дворе, возле забора, — до того еще, как их погнали из местечка через нашу деревню. Принесли малютку, может быть, на рассвете, а может, ночью. Кто принес, каким образом, почему именно ко мне — этого я не знаю. Скорее всего, случайно. Калитка-то была открыта, дом поблизости от дороги. Что мне пришлось пережить — об этом долго рассказывать, главное, ребенок выжил, растет… — Она наклонилась над девочкой и поцеловала в румяную щечку. — Я в нашей церкви ее окрестила. До войны я в бога не верила, в церковь не ходила, а вот в эти трудные годы стала молиться, просила бога за мужа, чтоб вернулся с войны невредимым, за сына нашего, Васютку, и за девочку, которую мне подбросили, а ведь чтобы уберечь ее, приходилось быть все время начеку… Вот это — Васютка, — указала она в сторону второй кроватки, где лежал, ритмично посапывая коротким носиком, мальчик лет семи-восьми. Кроватка уже была мала ему — ноги свесились вниз. — А это мой муж, — кивнула она на маленькую фотокарточку на стене, когда они опять вернулись в горницу. И, глубоко вздохнув, с повлажневшими глазами добавила: — Он не вернулся с войны. Получила извещение: «Пропал без вести».

Зелик должен был что-то сказать ей в утешение и не находил слов. Не находил ни для нее, ни для себя. Совсем близко отсюда погребены все его близкие, и он, единственный, кто уцелел из всей семьи, чувствует себя так, словно тяжелые глиняные пласты карьера давят и на него. В комнате тихо, лишь ходики тикают и слышно, как во сне посапывает Васютка.

Зелик поднялся с табуретки.

— Я пойду… Извините, что разбудил среди ночи… — Ему не хотелось покидать этот теплый и уютный дом. Удивительно было, что после всего пережитого — фронт, ранение, неметчина, возвращение в местечко, где он не нашел ни близких, ни крова, — после всего этого он помнил об этой женщине, которую два раза подвез в город на своем грузовике.

Теперь он уже был уверен, хотя не хотел себе в этом признаться: из местечка пошел он, невзирая на поздний час, в деревню с затаенной надеждой увидеться с нею, поговорить. И когда у нее дома при свете лампы всматривался в ее лицо, то убедился, что она так же мила, так же проста и сердечна в разговоре, как четыре года назад. Ему казалось, что она ничуть не изменилась. Ясные синие глаза смотрели тепло и участливо. Зелик подумал о том, что на всем белом свете, наверно, это единственный дом, где он мог бы немного передохнуть, прийти в себя. Но ему нужно уходить…

— Да, — спохватился он, — сколько лет знакомы, а я даже не знаю, как вас зовут…

— И я не знаю вашего имени, — она смущенно улыбнулась.

Слабая улыбка осветила и его лицо. Они оба в эту минуту были рады, что есть хотя бы маленькая зацепка, и ему можно повременить немного с уходом, они ведь и в самом деле еще как следует не знакомы.

— Меня зовут Анфиса. В деревне просто зовут Фиса.

— А меня — Федор.

Так он называл себя в плену. Ему тут же неловко стало перед Анфисой за то, что солгал, и он поправил:

— Настоящее мое имя Зелик.

— У нас в сельсовете можно переночевать, — сказала Анфиса. — Это поблизости, четвертый дом от нашей хаты. Ночью там всегда кто-нибудь дежурит. Вас впустят переночевать.

Провожая его до калитки, пригласила заходить.

— Зайду, непременно зайду, — обрадовался он, — скажи только когда?

— Когда сможете.

— Я могу прийти завтра утром.

— Утром меня не застанете — я на ферме. И поздно вечером, когда дети спят, тоже не надо.

— Если не утром и не вечером, то когда же?

— Но, кроме утра и вечера, есть еще день. Почему бы не прийти днем? — она произнесла эти слова с улыбкой, которую он в темноте не мог видеть, но чувствовал.

4

Он стал часто наведываться к ней и каждый раз, когда приходил, неохотно покидал этот дом. Здесь после всех лишений и невзгод он вновь обрел способность улыбаться, находил покой. С Анфисой заранее уславливался о своем приходе, и она тогда одевалась получше, правда, самое нарядное платье, синее, крепдешиновое, лежало в сундуке. Сшила она его еще до войны, из отреза, который привез муж Афанасий из Мурманска, вернувшись из очередного плавания на рыболовецком судне. Надень она сейчас это платье, и пойдут разговоры, соседки будут судачить. К его приходу она надевала зеленую байковую юбку, светлую ситцевую блузку, и наряд этот очень шел к ее лицу, крепкой, статной фигуре. На печи стоял готовый обед — борщ, постный, правда, потому что мяса не было, но моркови, капусты, картошки она не жалела. Второго блюда не было. После борща сразу компот. Васютка и Любочка всегда догадывались, когда должен прийти дядя Зелик. Мама становилась красивее и добрее, не повышала на них голос, мягко просила соблюдать порядок в горнице, где она тщательно прибрала. Когда дядя Зелик приходил, Любочка отказывалась идти играть на улицу, вертелась возле него и безмерно рада была, если он сажал ее к себе на колени. Иногда поднимал ее на плечи, и в эти минуты не было никого счастливее Любочки. Хуже всего было для девочки, когда дядя Зелик брался за ручку двери, собираясь уходить. В отчаянии она обхватывала ручонками его колени, глаза ее смотрели на него снизу вверх и молча умоляли остаться. Зелик тоже успел привязаться к девочке, особенно с тех пор, как она однажды назвала его папой. Вышло это совсем случайно. Как-то придя к Анфисе, в сенях услыхал, как она внушает плачущей девочке: