Наши времена - [166]

Увидел он ее снова спустя четыре года, когда после войны вернулся домой. Зелик был потрясен тем, что увидел на том самом месте, где до войны стоял его дом. Силы оставили его, он снял с плеч рюкзак и опустился на землю. Кругом тишина, ни звука. Валялась кое-где домашняя утварь, черепки посуды, осколок зеркала, в котором отражалось заходящее солнце. Ржавая крышка от чайника висела на сучке старого клена и от набегавшего ветерка чуть шевелилась, издавая слабый звон. Только клен стоял невредимый, шуршал узорчатыми листьями, искал, казалось, то окошко, в которое когда-то смотрел.

Разбитый, усталый, ничуть не отдохнув, Зелик, проснувшись, с трудом поднялся с земли, взял рюкзак и по пустынной, безмолвной, словно вымершей дороге пошел, сам не ведая куда. Надвигалась ночь. От малейшего шороха он оглядывался — забывал, что война уже кончилась.

Длинное разбитое шоссе привело его в деревню Большие колодцы. Деревенские хаты стояли на своем месте. По левой стороне отсчитал три дома и в следующий, четвертый, постучал. Он запомнил, что в четвертой хате живет та женщина — пассажирка, которую он когда-то возил в своей машине.

Почему ему взбрело в голову зайти именно сюда, к женщине, имени которой он даже не знал? И когда же? Ночью. Еще перепугает ее и домочадцев… И все же он постучал в ставень. Залаяла во дворе собака, и в тот же миг ей ответили собаки в других дворах. Но ни одна щель в ставне не засветилась хотя бы тоненьким лучиком света, слабым, мерцающим огоньком. По-прежнему там, внутри, было темно и тихо. Зелик даже немного был доволен, что никто не откликнулся — никого не обеспокоит. Здесь, у плетня, или чуть поодаль он как-нибудь скоротает недолгую летнюю ночь. Он сделал несколько шагов в сторону и вдруг услыхал звук скрипнувшей двери. До него донесся строгий женский голос: «Кудлатый, перестань!» Помедлив немного, женщина спросила: «Кто там?»

Зелик очень удивился, что узнал этот голос, будто слышал его совсем недавно. Конечно, это был ее звонкий, отчетливый голос, хотя сейчас он звучал строго и отрывисто.

— Это я, — негромко откликнулся Зелик. — В темноте все равно не узнаешь. Впусти на минутку, зажги свет. Или вы уже спите?

— Дети спят уже. — Она пыталась в потемках разглядеть неожиданного ночного гостя.

— Шофера с карьера припоминаете? Вы с поросятами на рынок ехали.

— А-а… — протянула она. — Помню, — и движением руки пригласила его в дом.

При свете газовой лампочки с надтреснутым стеклом нелегко ей было узнать в этом почти седом человеке с изможденным лицом и лихорадочно блестевшими глазами того шофера, который четыре года назад был так весел и так уверенно сидел в кабине своего внушительного грузовика. Она вспомнила, как сидела рядом с ним, как они весело болтали до самого города. Он был любопытен, хотел все знать, и она охотно удовлетворяла его любопытство. Кажется, даже в гости пригласила. Теперь, выходит, он ответил на давнее приглашение, пришел…

Она провела его в скромно обставленную горенку, чистую и уютную. Столик, покрытый клеенкой, две табуретки и маленькая тумбочка с вмонтированной в дверцу под стекло репродукцией — на фоне пышных роз тарелка и на ней ломти арбуза. Прежде розы, очевидно, были яркими, как и ломти арбуза, но со временем потускнели, все изображенное на картинке слилось в одно темное пятно, и только арбузные семечки чернели так же, как когда-то. На стене висела, закрепленная по краям гвоздиками, маленькая фотокарточка — такую обычно наклеивают на удостоверения. Из соседней комнаты, куда дверь была наполовину открыта, доносилось сопение ребенка вперемежку с убаюкивающим тиканьем ходиков.

— Присядьте, вижу, устали с дороги, — сказала женщина, подавая ему табуретку.

— С дороги я не устал, — ответил Зелик, — шел недолго, от местечка всего шесть километров.

— Вы и теперь там живете, в местечке?

— Я живу… — он не договорил, потом добавил глухо: — Один я остался… Скажите мне: вы видели, как людей гнали из местечка? Их же гнали через вашу деревню к карьеру. Я еще там не был, теперь вот иду туда.

— Сейчас, ночью?

— Дорога мне хорошо знакома. Вы же знаете, я там работал, десятки раз ездил на грузовике туда и обратно. Я и ночью найду. Но вы мне не ответили: видели?..

Зачем ему нужно было знать, видела ли она, как гнали на смерть людей из местечка. Его родителей, а также троих братьев и двух сестер она не знала, никогда не видела. Что же она могла ему о них рассказать? Но если в то страшное утро она видела тех несчастных, обреченных людей, может быть, ее взгляд случайно скользнул по лицам матери или отца, сестер, братьев. Так или иначе, она живой свидетель их последнего пути.

— Да, я видела, и с того дня у меня осталось на память… — Она взяла со стола лампу и поманила его за собой в сторону полуотворенной двери.

Во второй комнате стояли две детские кроватки, одна — побольше, другая — поменьше; меньшая стояла в изголовье большой кровати. Женщина поднесла лампу к меньшей кроватке, где спинкой вверх, уткнув личико в подушку, спал маленький ребенок. Ловким и осторожным движением женщина перевернула малышку, и та от блеснувшего луча лампы открыла глаза, но тут же сомкнула их вновь.