Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - [18]

Чтобы изменить установившийся порядок воспитания, граф Разумовский считал необходимым давать разрешение открывать пансионы, не иначе, как удостоверившись, что лица, желающие содержать их, не только обладают знаниями, но и доброю нравственностью; чтобы обращено было внимание на изучение русского языка и все предметы преподавались не иначе, как на отечественном языке, и чтобы, наконец, иностранные учителя допускались к преподаванию только по получении от русского училищного начальства письменных свидетельств о своих способностях, познаниях и нравственности. К сожалению, пристрастие к иностранцам было настолько сильно, что комитет министров, на обсуждение которого был передан доклад графа Разумовского, не нашел возможным согласиться с мнением министра. Комитет находил, что мера эта стеснительна и неудобна как для учителей-иностранцев, находящихся в провинциях, отдаленных от университетов и гимназий, так и для родителей, которые выписывают учителей из-за границы и вверяют им воспитание своих детей, предпочитая нравственное их образование учению языкам и наукам. Комитет пошел на полумеру и предложил внушить родителям, через предводителей дворянства, чтобы они выбирали в наставники людей, которые с необходимыми знаниями соединяли бы в себе и правила строгой нравственности [107].

Граф Разумовский не согласился с мнением комитета министров и указывал на то, что еще 5-го мая 1757 года последовал указ императрицы Елисаветы Петровны, чтобы все иностранные учителя имели от училищного начальства свидетельства о своих способностях и познаниях.

«Почему же, — спрашивал Разумовский, — мера, которая признавалась удобною в то время, когда повелено было со всей империи являться на экзамены в С.-Петербургскую академию и Московский университет, считается стеснительной теперь, когда y нас существует пять университетов и в каждом губернском городе гимназия, уездное, приходское, а в иных городах и другие училища? Правительство наблюдает меры относительно учителей отечественных.... для чего же должен быть изъят из сего иностранец, приезжающий в страну, его незнающую или вовсе, или по одной славе? Если он с должными познаниями, то ни мало не страшен для него экзамен; если он без познаний, то безжалостно должен быть отринут, как пожелавший обман поставить в замен сведениям... К сожалению, я должен почти согласиться в том, что родители вверяют иностранцам детей своих более для нравственного образования, нежели учения языкам и наукам: ибо родители вверяют им воспитание детей и учение. Но кому не известно, что большая часть родителей не понимает, что такое есть нравственное образование; что учением языков и наук они всегда почти заменяют понятия совершенного воспитания, и отыскивать образцы для нашей нравственности в чужих краях есть заблуждение, давно уже чувствуемое и истинными сынами отечества истребляемое, или, по крайней мере, порицаемое... Если все вышеприведенные меры и притеснительны, то и тогда бы они долженствовали быть наблюдаемы. Лучше поставить преграду злу, чем равнодушно взирать на пагубное его влияние» [108].

Государь согласился с мнением министра народного просвещения, и мера, предложенная графом Разумовским, была принята с восторгом всем обществом. В «Русском Вестнике» появилась статья, в которой издатель его, С.Н.Глинка, писал, что наконец монарх и правительство услышали искреннейшее желание всех истинных сынов отечества истребить зло, которое быстрыми шагами приближало нас к уничтожению «народного духа» и всего того, чем природа отделила русских от других племен запада.

О, сколь монарх благополучен,

Кто знает россами владеть;

Он будет в свете славой звучен,

И всех сердца в руке иметь! [109]

Предпринимаемая правительством мера могла оказать свое полезное действие только в далеком будущем, и пристрастие взрослого поколения к иностранцам продолжалось во все царствование императора Александра I. Путаница в понятиях, целях и интересах общества была так велика, что в ней трудно было разобраться. Даже отечественная война, встряхнувшая все состояния, не в силах была помочь делу. Правда, что во время военных действий явилось было самосознание, достойное великого русского народа, но буря утихла, и поклонение всему иностранному возобновилось. В № 72 «Московских Ведомостей» 1822 г. было напечатано: «Егерь из Германии желает определиться егерем или в гувернеры. Спросить на Моросейке». Это объявление, не различающее детей от собак, возмутило юного М.П.Погодина, и он стал мечтать о составлении особого общества для гражданской войны против преобладания y нас французомании, а его товарищ и друг, Кубарев, был того мнения, что нам нужен Великий Петр, который одним ударом мог бы «очистить моральный наш воздух» [110]. Зло сделалось общим.

Лучшие люди в государстве преклонялись перед французами, и дети, составлявшие цвет русского юношества, по-прежнему вверялись пришельцам, не имевшим нравственных правил и стремившимся поколебать веру наших отцов. Прежде всего заботились об этом, конечно, иезуиты, успевшие приобрести к себе полное доверие. Для воспитания юношества, как мы видели, была устроена ими коллегия, а в петербургских гостиных появились аббаты Николи, Розавены, Гривели, Журданы, и во главе их встал представитель изгнанного короля сардинского, граф де-Местр. Своим умом и тактом он успел обратить на себя внимание и в короткое время занял видное место в петербургском обществе. Большой балагур и любезный собеседник, де-Местр был желанным гостем и ежедневным посетителем лучших столичных гостиных. Одаренный замечательным, хотя и парадоксальным умом, начитанный и веселый, он говорил увлекательно и сильно. «Мысли свои, — говорит Васильчиков