Нашествие - [17]
— Бурмин! — Облаков шагнул быстрее. И оказался ровно перед ним.
— Облаков. — Бурмин улыбнулся («Главное, не смотреть на… Она наверняка поблизости. Смотреть ему в глаза. Не смотреть…»). Попытался обойти.
Но Облаков уже обнял его, похлопал по спине. Пришлось сделать то же самое. Облаков не сводил с него ласкового взгляда.
— Мой милый друг. Вот так запросто столкнулись на бале. А кумушки здешние болтают, будто ты… — Но он опомнился, осёкся, перепрыгнул на другое: — Как славно. Утром встретились, вечером увиделись. Не могу желать лучше!
От его радости Бурмину некуда было спрятаться:
— Середину я бы предпочёл выкинуть.
Он чувствовал, что его ведёт. Что голоса как бы отстают от шевелящихся губ. Что запахи становятся отчётливее, подробнее, гуще. Уже мерцала под ногами пропасть. Но так же внезапно приступ прошёл. До следующего. Которого недолго было ждать.
— Да, ужасное происшествие. — По торопливому тону Облакова было видно, что середину дня он тоже вспоминать не хотел бы. — Да бог с ним. Я так рад. Ты здесь. Всё как раньше.
Оба знали — не всё. Поэтому Облаков говорил и краснел, в глазах его металось смущение. Оба знали почему. Бурмину стало жаль его: «В конце концов, он-то в чём виноват?» Ответил искренне:
— И я. Рад. Как глупо, что мы не виделись столько времени. Я очень-очень тебе рад. И вашей свадьбе. Искренне поздравляю. Хотя с опозданием. Ничего не желал и не желаю больше, чем видеть ваше счастье.
— Да? — Облаков растерялся, просиял — как человек, которому долго тянули и наконец вырвали больной зуб:
— Мари! Мари! — оглянулся. Схватил, притянул её за руку.
— Господин Бурмин, — улыбнулась, протянула руку она. В отличие от мужа — без какого-либо смущения, чувства неловкости, сомнений.
«Как будто ничего не было», — неприятно поразился Бурмин.
— Очень рада. А я вас видела.
— Вот как?
— В мазурке. У вас была прелестная дама.
— Княжна Несвицкая.
— Очень мила. Настоящая красавица.
Бурмин не ожидал, что её спокойствие так заденет его. Потому что не ожидал спокойствия. Всё что угодно — гнев, страх, стыд, досаду — только не спокойствие. «Значит, ничего и не было? Тогда».
Мари говорила с ним приветливо, но безразлично, как говорила бы с симпатичным старичком в орденах:
— Какой весёлый бал, — и не смотрела ему в лицо, оглядывала гостей вокруг. — В Петербурге мы все, должно быть, слишком озабочены приличиями и впечатлением, которое производим, так что забываем веселиться. Но вы смоленский житель, должно быть, так привыкли, что не цените?
Она говорила так спокойно, держалась так просто. «Неужели я сам себе всё это выдумал?» Милый и бессмысленный разговор между едва знакомыми людьми. «Выходит, не было. Выходит, выдумал».
— Отчего ж. Ценю.
«Ничего не было. Была лишь барышня, которая собиралась замуж, потому что все приличные барышни собираются. Не за одного, так за другого. Потому что маменька и папенька шепчут: примечай».
Пустота внутри ширилась, серая и холодная.
С галереи, где сидел оркестр, полились осторожно притоптывающие звуки.
«Ну и тем хуже для меня». Бурмин уже собрался откланяться.
— А, — обрадовался Облаков, — вальс. А я знаю одну даму, — он подмигнул жене, — которая любит танцевать больше, чем признаётся.
Теперь, когда донимавший зуб был вырван, Облакову хотелось всем это показать.
Она улыбнулась:
— Господин Бурмин меня не приглашал.
Сбежать не вышло, оставалось быть любезным:
— Только потому, что ваш муж меня опередил. Мы, провинциалы, немного неуклюжи.
— И в танцах? — безразлично-шутливо улыбнулась Мари. — Тогда, боюсь, я лучше пойду поем мороженого.
— Он врёт. Он всегда был прекрасным танцором. Ну же, ступайте, — засмеялся Облаков. — Что за церемонии между старыми знакомыми. Давай я подержу шаль. А какое мороженое, я тебе потом расскажу.
От шуток, которыми обменивались супруги, у Бурмина заныло сердце. Оттого, что они — обменивались шутками. Как полагается счастливо женатым. Супругам, у которых всё хорошо в постели.
Ревность ужалила его в горло, как кислая отрыжка.
Но Мари уже подала мужу шаль, Бурмину — руку. Он повёл её, злоба жгла его изнутри: на себя, на неё. На свои — пришлось признать — надежды: «Идиот».
Они вступили в круг — к другим парам. Бурмин положил ладонь ей на талию. Мари, повинуясь, заскользила. На повороте её подол раздулся. Схлопнулся, обвив его по ногам. Снова раздулся.
Бурмин невольно сжал её руку крепче — они столкнулись взглядами, Мари панически отвела свой, но понимание уже окатило его, как вспышка молнии: ошибка. Прийти сюда — ошибка. Не уйти — ошибка.
Он чувствовал под рукой жар её кожи. Её дыхание касалось его лица. Глаза были так близко, так старательно избегали нового столкновения. Казалось, он слышал шум её крови. Стук её сердца, его собственное билось тяжело.
Это было так ясно, так несомненно, что ему казалось, все вокруг них тоже заметили. Все теперь на них смотрят.
Хотелось кинуться вон.
А музыка всё гремела, загоняя в круг.
Теперь, когда она была женой другого — то есть совершенно недоступной, недоступной безнадёжно, он посмотрел ей в лицо и увидел, что всё тогда — было. Ничего он не придумал тогда, шесть лет назад.
Хуже: всё это — и сейчас есть. Но обдумать не успел. Мир утратил цвет. Зала, огни, голоса — всё поплыло перед Бурминым пятнистой серой кашей. Пальцы свела боль.
Детство Шурки и Тани пришлось на эпоху сталинского террора, военные и послевоенные годы. Об этих темных временах в истории нашей страны рассказывает роман-сказка «Дети ворона» — первая из пяти «Ленинградских сказок» Юлии Яковлевой.Почему-то ночью уехал в командировку папа, а через несколько дней бесследно исчезли мама и младший братишка, и Шурка с Таней остались одни. «Ворон унес» — шепчут все вокруг. Но что это за Ворон и кто укажет к нему дорогу? Границу между городом Ворона и обычным городом перейти легче легкого — но только в один конец.
Ленинград в блокаде. Дом, где жили оставшиеся без родителей Таня, Шурка и Бобка, разбомбили. Хорошо, что у тети Веры есть ключ к другой квартире. Но зима надвигается, и живот почему-то все время болит, новые соседи исчезают один за другим, тети Веры все нет и нет, а тут еще Таня потеряла хлебные карточки… Выстывший пустеющий город словно охотится на тех, кто еще жив, и оживают те, кого не назовешь живым.Пытаясь спастись, дети попадают в Туонелу – мир, где время остановилось и действуют иные законы. Чтобы выбраться оттуда, Тане, Шурке и даже маленькому Бобке придется сделать выбор – иначе их настигнет серый человек в скрипучей телеге.Перед вами – вторая из пяти книг цикла «Ленинградские сказки».
Ленинград, 1930 год. Уже на полную силу работает машина террора, уже заключенные инженеры спроектировали Большой дом, куда совсем скоро переедет питерское ОГПУ-НКВД. Уже вовсю идут чистки – в Смольном и в Публичке, на Путиловском заводе и в Эрмитаже.Но рядом с большим государственным злом по-прежнему существуют маленькие преступления: советские граждане не перестают воровать, ревновать и убивать даже в тени строящегося Большого дома. Связать рациональное с иррациональным, перевести липкий ужас на язык старого доброго милицейского протокола – по силам ли такая задача самому обычному следователю угрозыска?
Страна Советов живет все лучше, все веселее – хотя бы в образах пропаганды. Снимается первая советская комедия. Пишутся бравурные марши, ставятся жизнеутверждающие оперетты. А в Ленинграде тем временем убита актриса. Преступление ли это на почве страсти? Или связано с похищенными драгоценностями? Или причина кроется в тайнах, которые сильные нового советского мира предпочли бы похоронить навсегда? Следователю угрозыска Василию Зайцеву предстоит взглянуть за кулисы прошлого.
На дворе 1931 год. Будущие красные маршалы и недобитые коннозаводчики царской России занимаются улучшением орловской породы рысаков. Селекцией в крупном масштабе занято и государство — насилием и голодом, показательными процессами и ловлей диверсантов улучшается советская порода людей. Следователь Зайцев берется за дело о гибели лошадей. Но уже не так важно, как он найдет преступника, самое главное — кого за время расследования он сумеет вытолкнуть из‑под копыт страшного красного коня…
Вырвавшиеся из блокадного Ленинграда Шурка, Бобка и Таня снова разлучены, но живы и точно знают это — они уже научились чувствовать, как бьются сердца близких за сотни километров от них. Война же в слепом своем безумии не щадит никого: ни взрослых, ни маленьких, ни тех, кто на передовой, ни тех, кто за Уралом, ни кошек, ни лошадей, ни деревья, ни птиц. С этой глупой войной все ужасно запуталось, и теперь, чтобы ее прогнать, пора браться за самое действенное оружие — раз люди и бомбы могут так мало, самое время пустить сказочный заговор.
Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.
Вызвать восхищение того, кем восхищаешься сам – глубинное желание каждого из нас. Это может определить всю твою последующую жизнь. Так происходит с 18-летней первокурсницей Грир Кадецки. Ее замечает знаменитая феминистка Фэйт Фрэнк – ей 63, она мудра, уверена в себе и уже прожила большую жизнь. Она видит в Грир нечто многообещающее, приглашает ее на работу, становится ее наставницей. Но со временем роли лидера и ведомой меняются…«Женские убеждения» – межпоколенческий роман о главенстве и амбициях, об эго, жертвенности и любви, о том, каково это – искать свой путь, поддержку и внутреннюю уверенность, как наполнить свою жизнь смыслом.
Маленький датский Нюкёпинг, знаменитый разве что своей сахарной свеклой и обилием грачей — городок, где когда-то «заблудилась» Вторая мировая война, последствия которой датско-немецкая семья испытывает на себе вплоть до 1970-х… Вероятно, у многих из нас — и читателей, и писателей — не раз возникало желание высказать всё, что накопилось в душе по отношению к малой родине, городу своего детства. И автор этой книги высказался — так, что равнодушных в его родном Нюкёпинге не осталось, волна возмущения прокатилась по городу.Кнуд Ромер (р.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».